– А мы и так в психушке. Ты, что, забыл? И вполне возможно, у нас с тобой коллективная галлюцинация.

– Вряд ли. Впрочем, стоит сюда привести еще пару-тройку наших, хоть Лизу. Если она, здоровая, ничего не увидит, то есть факт испарения Эльсинора в окружающем воздухе, посажу себя под домашний арест и попрошу Перена назначать мне ударные дозы таблеток. Да, непременно надо привести сюда кого-нибудь. Ведь ты, Шарапов, можешь меня дурить...

– Ты хочешь сказать, что я не видел, как Эльсинор испаряется? Нет, ты больной, Глеб! Ты...

– Знаешь, что мне сейчас пришло в голову?
– перебил его Жеглов.

– Что?

– Посмотри, - указал на поселок, - ни на одном из домов нет радио- и телеантенн?

– Вижу.

– Тебе не кажется это странным?

– Кажется.

– В детстве я ходил в кружок радиолюбителей Осоавиахима. Серьезно ходил. И приемник с передатчиком запросто могу собрать...

– Хочешь связаться с Москвой?

– С внешним миром. Если он есть.

– Ты сможешь это сделать. Если он есть, - улыбнулся Шарапов.
– Я знаю одну кладовку в подвале, лет полста назад в нее снесли все приемники, телевизоры и телефоны. Вполне возможно, что в этом хламе найдется и радиопередатчик.

– Замечательно. Сводишь меня в нее ночью, - Глеб, для сохранения оставшегося душевного здоровья, решил не уточнять, означало ли «полста лет назад» понятие «давным-давно» или «где-то в тридцатых годах».

– Нет, давай, сходим туда после ужина. Ночью у меня с Лизой серьезный разговор намечен.

– Давай после ужина. И знаешь еще что...

– Что?

– Надо нам установить, откуда в Эльсинор поступают продукты и лекарства.

– Ты имеешь в виду - с Сириуса или Титана?

– Примерно.

– Ты знаешь, - сказал Шарапов, подумав, - за все время, проведенное в Эльсиноре, я ни разу не видал ни одной товарной этикетки, ни одного маркированного ящика или упаковки.

– Я тоже не видел. И потому в ближайшее время хочу навестить место хранения или утилизации мусора.

– Его сжигают в котельной, в особой разэтакой печи с дымовыми фильтрами.

– А если посмотреть на складе?

– Все складские помещения находятся в подвале, в который ты сегодня собираешься нарисоваться.

– Замечательно. Ты еще что-то хочешь сказать?

– Да, но ты будешь смеяться.

– Не буду. Говори.

– Знаешь, я тут бог знает сколько лет, и этот динамик, ну, внутренней связи, ни разу не ошибся в прогнозе погоды. Если он говорил голосом старшей медсестры Вюрмсер, что утром будет двенадцать градусов тепла, а после обеда – выпадет два миллиметра осадков, то именно на такое количество градусов нагревался воздух, и именно столько проливалось дождя. За все время моего пребывания здесь не было ни одной неожиданной грозы, ни одного не предсказанного снегопада, даже града. Долгое время меня это нервировало, я чувствовал себя маленькой рыбкой, живущей в аквариуме, в который в нужных количествах поступает кислород, свежая вода строго определенной температуры и сбалансированная пища.

– Может, в этой местности не бывает резких изменений погоды?
– подумав, спросил Жеглов.

– Почему не бывает? Бывает. И все они предсказываются с точностью до процента, градуса, четверти румба, если это направление ветра. И это при полном отсутствии метеостанции.

– Значит, здесь есть приемник, получающий метеорологические данные с соседних станций. Или мы действительно находимся в аквариуме.

– Ты хотел сказать – в террариуме, - как-то странно посмотрел Шарапов.

– Ну да. А что ты так смотришь?

– Да как тебе сказать…

– Да так и скажи, - Жеглов думал о чем-то другом.

– Знаешь, многие люди в Эльсиноре, особенно из обслуги, какие-то особенные. Вот Аннет Маркофф - стопроцентная горничная, у нее даже недостатки скрупулезно подобраны. Жульен Жерар тоже стопроцентный охранник с такими же очеловечивающими недостатками, врачи стопроцентные, тот же Рабле стопроцентный повар…

– Это все просто, - махнул пятерней Жеглов.
– Профессор всех их под свой вкус подбирает, вот все они и такие, как он, то есть стопроцентные.

– Наверно так и есть… - ноги у Шарапова промокли, и он решил думать о них.

– Слушай, Володя, а как ты сюда попал?
– горы кругом были неестественно красивы, Жеглов подумал, что красивее быть и не может.

– В этот террариум?

– Ну да. Кто тебя здесь закрыл? Сам? Или родственники?

– Точно не помню, - стал забывать о промокших ногах Маар.
– Кажется, болел нервно, хотел умереть, снотворное принял, откачивали... Отца помню, как над кроватью моей горевал, сиделку у изголовья помню...