Ранним утром мы вылетели на опасное задание: с пикирования бомбить артиллерию противника. В предрассветной мгле и при небольшом дождике с аэродрома стартовали: я, Бубнов, Берая, Курприянчик, Деркач, Полянский, Фадеев и Чернецов. Когда мы поднялись с Броварского аэродрома, то наверху посветлело, а внизу еще лежала темнота, в которой прекрасно были видны выстрелы немецкой артиллерии вокруг Киева. Из стволов вырывалось длинное рыжее пламя. Снаряды падали на Жулянский аэродром, где проходили позиции наших войск, по Посту Волынскому, поднимали огромные водяные столбы, падая в Днепр в районе мостов.

На наших самолетах были подвешены по две бомбы ФАБ-50, а каждый пулемет был заряжен 480 патронами. Ориентируясь на орудийные выстрелы, я вывел группу в район опушки Боярского леса, откуда и подал команду, накренив «Чайку» вправо, что означало перестроение группы в правый пеленг и подготовку к атаке. Ребята действовали четко: быстро перестроились, выдерживая дистанцию и интервал. Зайдя с запада, я перевел свой самолет с левого разворота в крутое пикирование на батарею противника. Высота начала пикирования 1500 метров, бомбометание с полукилометра и через двести метров вывод машины из пикирования. Крепления крыльев завыли и наши самолеты, как летающие балалайки несущиеся с крутой горы, запели расчалками, устремляясь к земле. Выходя из пикирования, я посмотрел на землю, где расцветал огнем сильный взрыв. Вероятно, бомба угодила в склад боеприпасов. Во время следующих заходов мы обстреливали артиллерийские позиции из пулеметов. На пятом заходе я увидел, как один наш истребитель на низкой высоте обстреливает из своих пулеметов солдат противника, которые выбегали из Боярского леса и рассыпались по полю, как тараканы из кубла, куда плеснули кипятком. Я сразу понял, что за пехотинцами врага, над самой землей, гоняется Влас Куприянчик. Его пулеметы уже уложили человек пять или шесть. С земли нарастал пулеметный и автоматный огонь по нашим самолетам. На шестом заходе для атаки я увидел, как один наш самолет, плавно выходя из атаки, вдруг резко взял угол набора высоты и «свечой» взмыл вверх. На высоте примерно 400 метров, он свалился в левый крен, а потом, перейдя в отвесное пикирование, врезался в землю. На месте падения высоко в воздух поднялся огненный шар.

Эта боевая потеря резанула по сердцу. Когда я вывел эскадрилью с поля боя и повел на свой аэродром, по почерку полета летчиков сразу определил, что мы потеряли Власа Куприянчика: смелого, дерзкого парня, человека из храброго десятка. Так и не сумел я уговорить Власа быть поосторожнее. Наши перепалки порой доходили до его намеков, что, мол, комиссар трусит. А я был просто постарше его возрастом, имел китайский боевой опыт, который спасал меня всю войну, и чувствовал, что эта война будет долгой, и горячиться, воюя с немцем — дело бесполезное. Влас Куприянчик был нашей третьей боевой потерей с начала войны. Он был родом из Белоруссии. Перед самой войной Влас женился и у него родился сынишка.

Вокруг Киева немцы сосредотачивали все больше артиллерии разного калибра, и нашим войскам все труднее было удерживать позиции. Западая техника и организация явно брали верх над восточными доблестями: безмолвной покорностью и самоотречением. В очередной раз восточный путь, путь несвободы, как во времена Ивана Грозного, так и теперь, во времена Сталина, завел Россию в тупик. Борьба с дикостью при помощи варварства вновь не принесла устойчивых результатов.

Наша дикость проявляется во всем и до сих пор. В середине 80-х годов после одного из моих выступлений по телевидению в 85 киевскую школу, которая организовывала телевизионную передачу и шефствовала над нашим 43 истребительно-авиационным полком, обратился сын Власа Куприянчика. В одном из классов школы мы с ним встретились: зрелым мужчиной, крупным, в очках, солидной наружности. Я рассказал ему об отце — он протирал очки платком. Выяснилось, что жена Власа, Оксана, умерла в эвакуации. Его вырастила бабушка — мать матери. Сейчас он главный инженер крупного научно-исследовательского института, что возле станции метро «Левобережная». Да вот беда, приходится ездить в Киев из Василькова. Уже много лет не может получить хотя бы комнату в Киеве. Заикаться о том, что отец геройски погиб при обороне Киева, как-то не с руки. Да и бесполезно.

Мне самому приходилось не раз наблюдать, как упоминание о заслугах ветеранов не вызывает ничего, кроме ворчания и желания от них отмахнуться. Конечно, сделала свое дело и навязчивая официальная пропаганда, вызывавшая у людей буквально аллергию на слово «ветеран», которых кое-кто издевательски называет «ветеринарами». Все навязчивое, чрезмерное, а именно таким было проведение праздничных шоу с толпами солидных одних и тех же людей при орденах, где было совершенно очевидно, что их позвали сегодня для произнесения речей, а завтра о них забудут, вызывает пресыщение. Многих раздражали ничтожные, в общем-то, льготы ветеранов, в нашей истощенной милитаристской горячкой бедной стране. Кое-где ветераны за скромную мзду пристроились без очереди брать железнодорожные билеты, компрометируя нас всех. Кое-где «ветераном» был толстожопый тыловик или отсидевшийся трус, а солдат фронтовик загибался с голода. Не лучшей рекламой был долгие годы и «главный ветеран» страны — маршал Леня Брежнев, из старческого слабоумия увесивший себя наградами, как молодой солдат значками. Все это так. Но, к сожалению, сказывается и дикость нашего народа, привычка не дорожить самоценностью человеческой личности. Привык наш народ, что поколения уходят с лица нашей земли, как морские волны с прибрежного песка, не оставляя воспоминаний. Были люди — совершали подвиги, ну и Бог с ними. Вроде бы так получается. Особенно сейчас, когда под пересмотр исторических доктрин попала и война. Пожалуй, самое грустное не то, что люди забывают и не хотят слышать о славных делах предков, а то, что они внутренне как бы соглашаются, что и их собственные дела будут преданы забвению, а значит, можно вести себя на этой земле как-нибудь. Человек гораздо хуже «причесан» внутренне, морально, когда не оглядывается на предков, не думает о потомках и не смотрятся в зеркало вечности. Помпезными празднествами истинной культуры не заменишь.

Итак, Влас погиб, а война катилась дальше. 31 июля 1941 года мы наносили штурмовой удар по колонне живой силы противника в районе Вита Поштовая. Боевую группу снова вел Вася Шишкин. По шоссейной дороге передвигались колонны солдат, и двигались автомашины. Мы появились совершенно внезапно для врага на малой высоте. Сразу же открыли огонь реактивными снарядами и подожгли 14 автомашин. Немецкие солдаты повыскакивали из них и ложились в дорожных кюветах и складках местности. Мы еще долго кружили над полем боя, поливая их пулеметным огнем. В этом бою особенно отличились младший лейтенант Бондарь и лейтенант А. Н. Романов, уничтожившие по две бортовые автомашины немцев. По нашим подсчетам, до двадцати солдат противника оставил навечно на украинской земле Вася Шишкин, летавший буквально над самыми кюветами, посылая на врага струи пулеметного огня. В этом бою мы впервые познакомились с тактикой немецких истребителей, которые, взлетая четверками с нашего васильковского аэродрома, барражировали над своими войсками и подоспели к моменту нашей штурмовки. Как щука на теплом азовском мелководье затесывается в стаю молодого судака и, подобрав момент, хватает рыбеху, так в наш боевой строй затесались «Мессера».

Эта тактика — тихонько пристроиться, не будучи сразу обнаруженным в горячке, наметить жертву и внезапно срезать ее пушечным огнем, часто приносила немецким летчикам успех на малой высоте. Когда же мы ходили на большой высоте, то немцы нередко применяли другую тактику: шли над самой землей, почти сливаясь с ней своей пятнистой раскраской, затем, выбрав себе объект и определив маршрут нашего барражирования, атаковали из нижней задней полусферы на большой скорости длинной пушечной очередью — в 20–30 снарядов. А иной раз «Мессер» уходил в сторону, набирал высоту с превышением на 1000 метров над нашей барражировавшей группой, потом подбирался поближе, маскируясь облаками, разгонял машину на полном газу и, как коршун хватает голубя, ударял по нашей машине. Так погибли многие наши летчики. Преимущество в технике диктовало немцам тактику. Но в бою над Витой Поштовой одному «Мессеру» не повезло. Ввязавшись в воздушную кутерьму над дорогой, он утратил свои главные преимущества — в скорости и мощном прицельном огне. Цели мельтешили, как мухи на кухне в жаркий день, и прицелиться было очень сложно. Тем более, что у «Мессера» был один существенный недостаток по сравнению с «Чайкой», из открытой кабины которой был великолепный обзор. Пилота «Мессершмитта» сзади прикрывала прочная глухая бронеспинка, а колпак был сделан из толстого бронестекла. Это хорошо прикрывало кабину от пуль, но и ухудшало обзор, особенно в калейдоскопическом ближнем бою с коренастым коротышкой «И-16».

Так вот, «Мессер», летая с нами на малых скоростях, уже совсем было подстроился в хвост одной из «Чаек» для атаки, но здесь его заметили два наших летчика: старший лейтенант К. И. Берая и младший лейтенант Николай Киктенко. Они подловили «Мессер» на развороте и, атаковав по очереди, обрушили на него восемь струй пулеметного огня. Немецкая машина вспыхнула и понеслась к земле.

В тот же день я водил группу из восьми самолетов на штурмовку противника в районе Теремков. Немцы без конца подбрасывали силы, штурмуя Киевский оборонительный обвод. Вылетев через Лысую Гору на цель, мы обнаружили в указанном разведкой районе 11 больших бортовых машин, перевозивших груз, укрытый брезентом. Явно боеприпасы. Понятно, немцы придавали немалое значение этому грузу, колонну сопровождали две танкетки со спаренными пулеметами на башнях. Стоило нам развернуться для атаки, как эти спарки открыли по нам бешенный пулеметный огонь. По сценарию боя, подавлением средств ПВО противника в нашей группе занимались старший лейтенант В. И. Шлемин и младший лейтенант Н. Н. Новожилов. Они не участвовали в атаке на автомашины, а барражируя выше, высматривали точки ПВО противника. С первой же атаки огнем реактивных снарядов они вывели из строя пулеметчиков, стрелявших с танкеток, и мы могли атаковать автоколонну спокойно. Две автомашины с боеприпасами взорвались, подняв в воздух большой столб огня и дыма. Шесть раз заходили мы на колонну врага и уничтожили семь автомашин. На этот раз повезло мне и Мише Бубнову. Мы записали на свой боевой счет по две автомашины. Атаковать мешал лишь автоматно-пулеметный огонь с земли, который вели команды сопровождения и водители грузовиков. Все самолеты были здорово им повреждены. После боя я насчитал в своей машине тридцать одну пробоину в фюзеляже и плоскостях.