В этот же день, 29 июля 1941 года, наша эскадрилья получила приказ нанести штурмовой удар по колонне войск противника в районе Обухова. Вася Шишкин вел всю эскадрилью. Действительно, в районе цели мы обнаружили до сорока немецких автомашин. С первого же пуска ракеты Вася поджег бензоцистерну. Вверх взметнулся огненный факел с дымной шапкой. Мы обрабатывали колонну до тех пор, пока количество факелов не выросло до девяти, а колонна автомашин противника была полностью охвачена огнем, дымом, пылью. Как рассказывал мне потом Вася Шишкин, в момент атаки он заметил, что его мотор начал сильно греться. Давление масла упало до 0. Термопара головок цилиндра подскочила до 360 градусов. Все ясно — мотор работает без масла. Пуля пробила масляный бак самолета и 22 литра масла быстро убежало в это отверстие. Было понятно, что мотор вот-вот заклинит, а затем вспыхнет пожар. Самолет протянул еще километров 15 от цели, и Шишкин был вынужден приземлиться на территории, занятой врагом.

Что было делать? Своего командира мы любили, и нам не хотелось его терять. Вовремя заметив беду, которая с ним случилась, мы построились каруселью и принялись кружиться над местом приземления Шишкина. Место, где он приземлился, было ровным, без естественных препятствий. Влас Куприянчик, любивший опасные дела, вышел из строя и посадил свой самолет рядом с подбитой «Чайкой» Шишкина. Вася выскочил из своей машины и принялся забираться в кабину к Власу. Пока они пристраивались в тесной кабине, к севшим «Чайкам» уже пылила автомашина с немецкими солдатами. Уж не помню, кто из ребят вышел из строя и гонялся за ней, тарахтя пулеметами, пока не поразил. Машина остановилась, немцы разбежались по полю и залегли. Конечно, все были очень рады, что спасли своего командира. Должен сказать, что Влас Куприянчик был до предела храбрый летчик. За спасение командира в бою приказом командующего фронтом он был награжден орденом Ленина. К сожалению, посмертно. Через неделю Влас погиб, а известие о его награждении пришло в полк дней через десять. А ранее мне не раз приходилось запрещать Власу Гавриловичу снижаться во время атак до самой земли и пикировать ниже высоты в 150 метров над землей — по Боевому Уставу ВВС. Я не раз говорил Власу, что боевые уставы написаны кровью и не будет большого подвига погибнуть попусту. Но молодой задорный парень смело отвечал: «Мы, товарищ комиссар, не из трусливого десятка». Что ж, извечное: если бы молодость знала, если бы старость могла.

А события накатывали грозным валом — немцы все теснее сжимали кольцо вокруг Киева, а у нас во всем была нехватка: войсках, технике, транспорте, продовольствии, снаряжении. Деньги стали заметно терять свою стоимость, возле киевских магазинов стояли огромные очереди. Через железнодорожные мосты то и дело проходили на восток поезда с оборудованием и рабочими заводов. Промышленность Киева остановилась. Чувствовалось, что у нас маловато силенок, чтобы одолеть шестую немецкую армию, осаждавшую Киев, потом именно эта армия попала в наше окружение под Сталинградом, но пока у нее впереди были победы.

Несколько раз мне случалось проезжать по Киеву, направляясь в штаб дивизии. Люди на улицах выглядели подавленными и всякого военного сразу окружали толпой, тревожно спрашивая: «Как складывается обстановка на фронте! Сумеем ли мы удержать Киев?» Что я мог ответить людям во время таких разговоров. Отвечал уклончиво, хотя нам, летчикам, пожалуй, лучше всего было видно, как упорно немцы готовят окружение города, как контратаки наших войск не приносят нужного эффекта, без достаточной поддержки артиллерией, авиацией, танками. Должен сказать, что наша кадровая армия, почти вся погибшая в 1941 году, дралась упорно и смело, но как же неграмотно ею руководили!

Многие жители Киева, видимо подчиняясь интуиции, которой всегда следует верить, покидали город. Особенно евреи. Но наша оголтелая пропаганда, без конца трубившая о неприступности города, делала свое черное дело. Многие оставались.

Должен сказать, что активно работала и пропаганда врага. На нашем аэродроме мы постоянно находили листовки, призывающие убивать жидов, командиров, комиссаров и переходить на сторону врага. Немецкое радио захлебывалось передачами на русском языке под бравурные марши с комментариями военных обозревателей, сводившимися к тому, что наше дело — табак. Конечно, немцы сильно преувеличивали свои успехи, но многое было и правдой. Впрочем, ничто так не страдает на войне, как правда. Каждый командир, желая блеснуть перед другими своими боевыми успехами, превращается в неудержимого лгуна. Этим грешили как наши, так и немцы. Особенно злило нас в передачах немецких радиостанций утверждение, что вся авиация Юго-Западного фронта полностью уничтожена. Да, примерно половина из 1900 самолетов разных марок, имевшихся на Украине: истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков и разведчиков были потеряны в первые дни войны на приграничных аэродромах. Но ведь мы, уцелевшие, давали с левого берега Днепра немцам хорошего перца.

С каждым днем боевая нагрузка на летчика нарастала. Вместо двух, положенных по Боевому Уставу ВВС, вылетов в день, мы делали до пяти. Пять раз в день каждый из нас ставил свою жизнь на карту. Нервное напряжение достигало предела. Думаю, что я выдерживал, благодаря закалке, полученной с детства, кубанскому солнцу, хлебу и молоку. Так же, как под Сталинградом, в воздушных боях с истребителями противника, меня спасала привычка вертеть головой, приобретенная еще в пастушеском детстве: все поглядывал, где мои коровы. Наши летчики изнемогали, техники не успевали произвести заправку боекомплекта на самолетах, как перед эскадрильей ставились новые задачи.

К 20 июля 1941 года противник накопил силы и прорвал линию нашей обороны на рубеже Теремок-Жуляны, захватив район Голосеевского леса и Ветеринарный Институт. Артиллерия немцев с ближней дистанции обстреливала мосты через Днепр и сам город. На западной окраине дела обстояли получше. Наши войска зацепились за глубокие овраги и не отступали ни на шаг. Вскоре здесь заняла позиции вновь организованная 37-я наземная армия под командованием уже упоминавшегося мною, будущего предателя, главнокомандующего РОА генерала Власова, знакомого мне по Китаю, и обстановка окончательно стабилизировалась — немцы не могли здесь пройти до самого конца обороны Киева. Власов организовал оборону умело и нам с воздуха было видно, как атакующие немцы оставляют перед нашими позициями множество трупов.

29 июля к вечеру нашей эскадрильей был получен боевой приказ наутро нанести удар по артиллерии противника, которая обстреливает Киев с северной опушки Боярского леса. Была моя очередь вести эскадрилью на боевое задание. Не стану преувеличивать свои заслуги, но далеко не все комиссары вылетали в бой. Было много нажимавших на политическую агитацию в землянках, и им было не стыдно. Зато к этому времени ко мне уже прочно прилипло: «наш боевой комиссар». В той обстановке это было больше любых орденов.