– Хотите полетать, товарищ?

Я отпрянул от пропасти, развернулся и свирепо уставился на так не вовремя окликнувшего меня камуфляжника с внешностью школьного учителя и пистолетом в кобуре, притороченной на ремне почти над гульфиком. В ответ на мою свирепость камуфляжник приветливо улыбнулся и произнес:

– Передумали? И правильно: поживите еще. – Развернулся и направился в лагерь.

Звали вооруженного учителя Макар. Так он попросил его называть при первом знакомстве.

Макар по жизни был парнем улыбчивым. Он и убивал, наверное, с улыбкой. Где и когда он учился в России, Макар не рассказал. Он вообще мало чего поведал о себе. После возвращения с учебы и до ухода в горы работал учителем. Теперь правая рука товарища Гевары.

– Наш командир взял партийную кличку в честь прославленного революционера, – пояснил Макар.

Первое знакомство с Макаром состоялось в тот день, когда угнанный бандитами борт, проболтавшись в воздухе гораздо дольше, чем ему должно было хватить топлива, соприкоснулся-таки шасси с твердой поверхностью. Насчет топлива мне, конечно, показалось – чего только не покажется, когда у тебя повязка на глазах. Я бы может и перекрестился, чтобы отогнать наваждение, но как это сделать со связанными за спиной руками? Для какой надобности нам не только связали руки, но и завязали глаза, не знаю. Думаю, у наших похитителей с головой не все в порядке. От греха, мы со Светой всю дорогу просидели молча, ограничив общение соприкосновением плеч. После приземления нас буквально выволокли из самолета и заставили ножками топать в неизвестном направлении, поддерживая при каждом спотыкании. Последний раз я споткнулся о порог какого-то помещения, где нам открыли глаза и оставили, заперев снаружи. Я тут же зубами раздербанил узел на веревке пленившей руки Светланы, после чего она уже самостоятельно избавилась от пут. Недовольно ворча по поводу каждого сломанного ногтя, моя спутница занялась веревкой на моих руках и вскоре я, потирая кисти, уже смог приступить к осмотру помещения. Оно было довольно просторным и не имело электрического освещения. Дневной свет, проникающий через довольно большое, забранное решеткой окно, едва доставал до середины комнаты. Дальше царствовал полумрак, постепенно густевший к дальней стене. Оттуда проступало нечто похожее на двухъярусные нары. Подойдя ближе, я понял, что это они и были. Помимо нар из мебели в комнате наблюдались лавка под окном и в одном с ней гарнитуре длинный стол. Небогато.

– А ты знаешь, что наша тюрьма рассчитана на четверых? – спросил я у Светланы, сам в это время разглядывая через окно спину часового.

– С чего ты решил?

В голосе моей спутницы не было и тени интереса. Ответила, скорее, на автомате, не слишком вдумываясь ни в мой вопрос, ни в свой ответ.

– По количеству койко-мест! – жизнерадостно сообщил я, надеясь вызвать на лице Светланы хотя бы тень улыбки.

Куда там. Моя компаньонка уведомила, что это ей по моему достоинству и замолкла окончательно. Скверно. Когда хорошо воспитанная женщина начинает употреблять такие выражения, это означает крайнюю стадию негативного восприятия действительности. Все дальнейшие попытки растормошить Светлану успеха не имели. В итоге, мне это надоело. Я заткнулся, подошел к нарам, сбросил с одного спального места не вызывающий доверия матрас и улегся прямо на голые доски. Возможно, я даже задремал, поскольку звук ворвавшегося в уши голоса заставил меня вскочить на ноги.

– Здравствуйте, товарищи!

В дверном проеме, освещаемый лучами солнца, стоял мужчина средних лет в камуфляже и очках – они-то и делали его похожим на школьного учителя – и улыбался во все тридцать два белых ровных зуба. Незнакомец терпеливо ждал ответа на свое приветствие, и я осторожно ответил за двоих:

– И тебе не хворать, товарищ…

Камуфляжник удовлетворенно кивнул и прошел в помещение. Он бросил на стол наши рюкзаки и продолжил тем же жизнерадостным тоном:

– Вы, я вижу, уже освободились от веревок? Молодцы! Узнаю русских. Вот ваши вещи, товарищи, проверьте все ли на месте.

Я смотрел содержимое рюкзака. Все было на месте за исключением денег и мобилы.

– Что-то не так? – теперь в голос спрашивающего добавилась угроза.

– Нет, нет, все в порядке, – поспешил я успокоить господина учителя.

– Вот и отлично! Забирайте рюкзаки и айда, – он так и сказал "айда". – Верните матрасик на место и пойдем. Да, и можете называть меня Макаром. Так называли меня мои русские соученики, когда не называли "чуркой".

Новое помещение было значительно комфортабельнее предыдущего. Вместо нар здесь были две раскладушки и что-то вроде походного шкафа для вещей и одежды. В углу за занавеской был оборудован умывальник. Дверь рядом с ним вела в отхожее место. Вот только лампочки нигде не наблюдалось. Видимо, прочитав по тому, как кручу головой, мои мысли, Макар сказал:

– Здесь электричества нет. Но оно есть в хозблоке. Там же находится холодильник, где вы можете хранить продукты.

Хотел спросить, где мы будем брать то, что можно хранить в холодильнике, но счел за благо промолчать.

– Что касается освещения, – продолжил Макар, – то я распоряжусь, чтобы принесли аккумуляторный фонарь. Еду вам будут приносить сюда. По территории лагеря можете передвигаться свободно. Куда не положено, вас и так не пустят. Пока все. Обживайтесь, осматривайтесь, копите вопросы к нашей следующей встрече. В общем, чувствуйте себя нашими гостями, по крайней мере до того времени, как вернется наш командир. Макар в очередной раз улыбнулся и исчез за дверью. Светлана присела на лавку и посмотрела на меня тоскливым взглядом.

– Старх, ты что-нибудь понимаешь?

Я присел рядом и обнял ее за плечи.

– Пока не больше чем ты. Но думаю скоро многое проясниться.

Мы осматривали лагерь и пытались хоть что-то выведать у его обитателей. Лагерь был не очень большой и, по моим прикидкам, мог вместить до сотни бойцов. Помимо вооруженных камуфляжников, которые регулярно куда-то уходили и столь же регулярно откуда-то возвращались, в лагере было несколько штатских. И те и другие от контакта с нами воздерживались. Камуфляжники, те просто игнорировали наши попытки с ними заговорить. Лишь в том случае, когда мы забредали не туда, куда следует, нас окликали и грозили автоматом. Кстати, нашим "Калашом" и грозили. Штатские выполняли в лагере всю грязную работу. Ходили всегда с опущенными головами. Камуфляжников боялись, как огня, от нас же просто шарахались. Весь лагерь размешался на горном уступе. Я изучил его за пару часов. Две тропы, которыми можно было покинуть лагерь через горы, тщательно охранялись, остальные пути заканчивались на краю пропасти. Вот и широкая не занятая строениями ровная полоса на поверхности уступа с обеих сторон упиралась в воздух. На нее приземлился наш самолет, да так и остался стоять на том самом месте, где остановился: в паре метрах от края пропасти. Когда я это увидел, то мысленно поблагодарил наших похитителей за то, что нам тогда завязали глаза.

Каждый день, ровно один час, над нами изощренно издевались. Называлось это русским словом "политинформация". Проводил ее, разумеется, Макар, единственный в лагере человек, с которым нам было позволено общаться. Один час, ежедневно, мы с марксистко-ленинских позиций обсуждали политическую ситуацию, складывающуюся на континенте. Именно обсуждали. Макару было мало витийствовать самому, он требовал и от нас участия в дискуссии. Я старался за двоих, максимально облегчая Светины страдания. Однажды я спросил Макара: как сочетается марксистко-ленинское учение и убийство одним из его бойцов нашего товарища. Макар ответил буквально следующее: "Видишь ли, товарищ, боец о котором ты говоришь, поступил, конечно, неправильно. Я уже провел с ним разъяснительную беседу на эту тему. Но постарайся его понять. Парень несколько месяцев провел в застенках местного гестапо. Его пытали. Он был на волосок от гибели и спасся только чудом. С тех пор его иногда переклинивает. Видимо, твой друг подвернулся ему под руку именно в такой момент. Не суди его строго, товарищ".