Наташа. Навечно?

Климчицкий. Навечно, Наташа.

Наташа (достала из кошелька копеечку и подала ее Климчицкому, зажав в кулак). Навечно — пожалуйста! Не потеряйте ее, она маленькая.

Климчицкий. Разожмите же кулак… Какой он у вас маленький.

Наташа. Как копейка? Он ростом с мое сердце. Берите (Дает ему копейку).

Климчицкий. Спасибо вам, Наташа, за большое доверие. Эта копейка будет богатой.

К Варваре подходит разводящий и сменяет ее с поста. Варвара подходит к Наташе и неожиданно целует ее.

Варвара. Давайте будем водиться… Приходите ко мне в землянку. У нас новый патефон есть и целый набор пластинок! Старший лейтенант вам разрешит — я похлопочу.

Климчицкий. А что ж, Наташа! Сержант вам добрая подруга. Ходите к ней гости, дружите с ней вместе, танцуйте, и я еще молоко приучу вас пить.

Варвара убегает. Климчицкий берет Наташу под руку, и они направляются в глубь парка.

Череватов. Обождите старика! Он питается! (Вдруг вставая). Довольно пищи — вторую смену челюстей трачу напрасно (Идет вслед Климчицкому и Наташе).

Любовь. А все-таки она не пара ему! Я это прямо чувствую, что не пара.

Из-за стойки, из внутренней двери кафе появляется Ростопчук и снова садится за столик.

Ростопчук. Обслуживайте меня. Давайте все сначала!

Занавес

Внутренность большой русской крестьянской избы. Русская печь, деревянный стол, скамья. Против зрителя — дверь и одно окошко наружу, в природу. В избе пусто, убого и уныло; хозяйство обглодано немцами. Над столом висит низко свешенный матерчатый абажур без лампы. На столе — графин-пузырь с надетой на горлышко пустой чашкой.

Осенняя ночь. Шумит ветер за окном в сосновом лесу; по оконной раме стучит голая ветвь надворного кустарника. В избе сумрак, света нет. Пелагея Никитична (Никитична) лежит на печке. Ее внучка Анюта лежит на лавке. Пауза.

Анюта. К чему ж лампу-то было отдавать? Старый человек, а все глупый! Ночи-то, ишь какие длинные стали — лежишь и думаешь, и уже думать-то нечего, — а что во тьме делать? Во тьме ничего, во тьме скучно.

Никитична. Я тебе дам — во тьме!.. Скучно ей во тьме — веселая какая! Иль немцы-то мало задницу тебе драли? Еще по порке скучаешь?

Анюта. У меня уже все зажило давно… Это ты все немцев этих боишься — и лампу им со страху отдала…

Никитична. Попробуй, не отдай им! Ведь он спрашивает, аль он просит чего…

Анюта. А я бы нипочем им лампу не отдала. Я бы свет сейчас жгла и сидела читала бы книги из школы, напрасно, что ль, я всю библиотеку в избу, в подполье стаскала…

Никитична. Лампа ей нужна! Свет бы она жгла! Книжки бы она читала! А чего там читать — да я тебе все изустно расскажу, хоть не по-немецки, а все равно будет… Лампы ей жалко! А газ где брать будем?

Анюта. Гас я достану — не твоя будет забота. Гас я из немецкой машины солью, а вдобавок и шину шилом проткну.

Никитична. Ты вот допротыкаешься шилом своим, ты вот добалуешься — однова-то уж тебя гоняли в рабство!

Анюта. А что мне рабство! Убежала я, опять убегу. Это тебе все страшно: живи вот с тобой во тьме!

Никитична. И ночью от тебя покоя нету! Хоть бы в рабство тебя опять немцы взяли, я бы отдохнула!

Анюта. Времени тоже у нас нету, и будильник немцы взяли. Ничего ты, бабушка, не уберегла.

Никитична. Хоть сама-то жива осталась — при внучке такой.

Анюта. А какая я такая?

Никитична. Да уж другой такой нету — одну бог дал… А как это такое — я ничего не уберегла… А картох сколько в поле закопала, а овчину всю новую утаила, а приданое твое — два сундука — как было, так и теперь все осталось, и, кроме меня, его и не найдет никто, и ты не знаешь, где я сундуки схоронила, без меня ты и замуж не выйдешь… Ишь ты, я добра не уберегла! Без меня кому и сберечь-то его!