Никитична. Ну что ж, слава тебе, господи. Знать, бой далече идет — наши в поход пошли.

В окне вспыхивает на мгновение красноватый отсвет далекого артиллерийского огня, беззвучного из-за удаления. Тихий стук в окно.

Анюта. Бабушка, опять кто-то стучит. Я на печку к тебе пойду.

Никитична. Спи, спи… Тебе слышится. Какой там демон в заполночь в непогоду такую в избу стучаться будет. Немцы во тьме не ходят, и лес от нас близко.

Тихий стук опять звучит в окне. Анюта приподнимается с лавки, оборачивается к окну. Окно освещается на мгновение беззвучным отсветом огня, и в окне видно лицо человека.

Анюта (вскакивая). Бабушка! Человек стучится!

Никитична. Обожди… Ты сама не ходи. Я сама пойду отворю.

Никитична сходит с печи, подходит к окну.

Ктой-то там? Чьи сами-то? (Из-за окна звучит невнятный голос). Чьи?.. Ну, иди обогрейся, время-то уж больно позднее! Знать, нужда у тебя большая, что в такую пору покоя тебе нету! (Открывает затвор у двери). Садись к печке поближе.

Входит Мария. Она постарела, исхудала еще больше, она в ветхой жалкой одежде, измокшая и продрогшая. Мария подходит к печи и греет руки.

Анюта (Всматриваясь в Марию). Тетка!.. А тетка?.. А ты землю с нами не копала на немцев?

Мария. Копала… Я много земли копала, я и падала на землю и обмирала на ней, я много людей видела — может, и с вами была, теперь не помню…

Никитична. Ко двору, что ль, идешь?

Мария. Ко двору.

Никитична. Оттыльче, из-под немца?

Мария. Оттуда.

Никитична. Видать, затомилась вся. Садись, я тебе поужинать соберу — картохи есть, похлебка в горшке осталась, только я из печи все горшки уже выставила, остыла теперь еда.

Мария. Спасибо, мне не нужно, я так согреюсь и усну. Вторую неделю по лесам иду, ноги опухли.

Никитична. А ты на печь полезай. Там тепло и покойно тебе будет.

Мария. Сейчас, бабушка (Разувается, снимает верхнюю одежду для просушки).

Никитична. Вдовая, что ль?

Мария. К мужу иду.

Никитична. Цел, значит, муж-то?

Мария. Не знаю. У самой, бабушка, сердце болит по нему. Иду-иду, и все никак не дойду.

Никитична. Ах ты, бедная. Знать, долог нынче путь до своего мужа-то?

Мария. Долог, бабушка.

Никитична. Что ж ты к нему идешь — привыкла к нему так, аль поистине любишь?

Мария. Поистине, бабушка!

Никитична. Кто ж он у тебя, мужик-то, — знатный такой, с лица собой хороший иль к тебе уж очень добрый и расположительный?

Мария. Сама не знаю, бабушка.

Никитична. По чувству, значит, живешь, а по рассудку не знаешь?

Анюта. Хватит тебе, бабушка, прохожую пытать. Сама все знаешь, а спрашиваешь. Ты и дедушку все пытала, он серчал-серчал, а потом кашлять начал…

Никитична. Ишь ты, характерная какая — вся в дедушку своего! (Лезет на печь. К Марии — с печи). Иди сюда — тут теплынь стоит, враз согреешься и уснешь.

Мария влезает на печь и укладывается там с Никитичной. Слышен далекий нарастающий гул и шум идущего войска, вооруженного машинами; Анюта, послушав, закрывает дверь и обратно идет к своей постели на лавке.

Анюта. Войско идет! Наше ли, нет ли?.. Наши, должно быть, — гудят дюже гулко, немец шумит маломочней! (Слушает). Утром проснусь — и хорошо мне будет! (Улыбается). Спи, Анютка, красноармеец завтра придет! (Ложится на лавку, укрывается, затихает).

Резкий стук в дверь.

Никитична (с печи). Кого там домовой по ночам носит?

Иван (из-за двери). Это мы пришли! Открой, хозяйка!

Никитична. Кто вы-то?

Иван (из-за двери). Мы-то? Да мы, Красная Армия!

Никитична враз падает с печки, как молодая. Анютка тоже вскакивает молнией, она уже у двери, сбрасывает затвор — и в избу входит Иван Аникеев, он в плащ-палатке, за ним следом входит Наташа, она в шинели красноармейца.