— Просто надо хотеть быть знаменитым на четыре процента, — ответил Тим, приканчивая свою выпивку.

В пустом стакане, борясь с наступающей смертью, постукивали кубики льда.

Кейт не знала, почему — из-за наркотиков, выпивки или близкого рассвета, — но слова Тима имели смысл. Она тоже считает, что лучше четыре процента, чем ноль. Нет ничего хуже ноля процентов.

— По-моему, это Энди Уорхол сказал, что каждый в своей жизни переживает пятнадцать минут славы, — сказала, наконец, она.

— Но это не так. Все не могут пережить свои пятнадцать минут славы. Все — это очень много людей, а пятнадцать минут — это слишком мало. Может, четверть от одного процента населения будет знаменита на четверть часа.

Тим стукнул кулаком по столу так, что чей-то мобильный телефон свалился на грязный цементный пол бара. Никто не обратил на это внимания.

Его рецепт показался ей знакомым.

— По-моему, в семидесятых был такой фильм — «Семипроцентное решение», — проговорила Кейт, вспоминая, что название фильма имеет какое-то отношение к количеству поглощаемого Шерлоком Холмсом кокаина. Интересно, они с Блейком в потайной комнате в подвале вынюхали больше или нет?

— Алло! Ты слушаешь? Я не о фильмах тут говорю. Я тебе твержу об ограниченности! Я говорю, что все мы, — он раскинул в стороны руки, — все мы, ну, по крайней мере, ты, я и те, с кем мы общаемся, должны стремиться быть знаменитыми хотя бы на четыре процента. Это не такая известность, чтобы попадать на обложки крупнейших изданий страны, не такая, чтобы нельзя было пройти по улице без того, чтобы на тебя не напали поклонники. Но достаточная, чтобы определенная часть населения знала твое имя, хотела бы посидеть рядом с тобой на обеде, услышать от тебя нечто значимое. Достаточная, чтобы наши лица были смутно знакомы, но не светились бы постоянно на фотоотчетах о приемах и вечеринках. Достаточная, чтобы получить хороший стол в ресторане и бесплатную дурь, но недостаточная, чтобы расплачиваться за эту известность жизнью под увеличительной лупой. Быть достаточно знаменитыми, чтобы другие уверяли тебя — пусть лживо, — что им понравилась твоя последняя статья, что ты хорошо смотрелся в телепрограмме или что они ждут не дождутся, когда ты напишешь что-нибудь еще. Достаточно знаменитыми, чтобы тебе постоянно предлагали работу с повышением, которое обеспечивают тебе твои четыре процента. Знамениты на четыре процента, крошка. Четыре процента!

Блейк бросил на них взгляд, пожал плечами и вернулся к кормлению музыкального автомата четвертаками.

— Четыре процента! — кричал Тим. — Чуть больше, и ты рискуешь все потерять.

Он опрокинул в рот стакан и заказал еще.

— Сорок процентов — это дерьмо! Кто-нибудь, нет — я точно завалю тебя. Да я все соки из тебя выпью. А ты еще и заплатишь за это. Но если у тебя всего четыре процента, то никто не боится, что ты перетянешь все внимание на себя. Четыре процента достаточно, чтобы тешить собственное эго и не страдать от излишней звездности, — кричал Тим, размахивая руками и перевернув только что принесенное ему пиво.

— Можно мне еще одно пиво? — проорал он в никуда. Он оглядел бар, в котором они провели уже несколько часов, и словно впервые заметил грязный пол, обшарпанную мебель и туалетные сиденья, висящие над баром. — Так. О чем это я?

— Знамениты… на четыре процента, — медленно подсказала Кейт.

— Ах, да. Если остановиться на четырех процентах, то это когда ты не жаждешь славы настолько, чтобы уродовать лицо уколами ботокса. Если стремиться к четырем, то их можно получить — можно получить даже сорок, но если перевалил за пятьдесят процентов, то тебе хана. Ты начнешь торговать собой, психовать, сходить с ума, станешь подстилкой, стремящейся к очередному ночному телеэфиру. Смотрите телевизор, люди! — крикнул он в зал, в котором не было никого, кроме Блейка и бармена. — Там всегда одно и то же!

Тим наклонился ближе к ней и рыгнул — Кейт почувствовала амбре всего спиртного, что он выпил сегодня.

— Ну, и кто знаменит на четыре процента? — спросила она.

— Во-первых, подумай об этом чертовом мире в целом. Четыре процента славы значит, что непальские шерпы или какой-нибудь серфер в Австралии о тебе слыхом не слыхивали. Но мамочка, сопровождающая детей на футбольную тренировку, может, и слышала. Владелец отелей, с которым крутит роман Ума Турман, — прекрасный тому пример. У него огромная квартира, горячая девчонка и он ходит на лучшие вечеринки. Но попадает ли его мордашка на обложки таблоидов? Нет! Он никогда не будет знаменит больше, чем на двадцать процентов, потому что не стремится к этому и ежемесячно платит своему агенту тысячи долларов, чтобы тот держал его персону подальше от прессы, если это ему невыгодно.

— То есть, по-твоему, причина его долгожительства в том, что он не стремится стать больше, чем скромной знаменитостью?

— Да, хотя, может, это поведение неосознанное. Это не научный эксперимент, знаешь ли. Здесь все основывается на инстинктах.

Вошла Зо с двумя пачками сигарет, Блейк подозвал ее к музыкальному автомату и спросил, есть ли у нее четвертаки. Тим этого даже не заметил.

— Но актеры разве не должны стремиться к ста процентам? — спросила Кейт.

— Если хотят получать хорошие роли — нет. Как только ты переходишь рубеж в восемьдесят пять процентов, становится неважно, к чему ты стремишься. Но чтобы достичь таких высот, мало желать только известности. Надо стремиться к качеству и продолжительности карьеры. Если хочешь продержаться подольше, надо жаждать больше, чем простой славы.

Кейт подумала, хватит ли ей когда-нибудь мужества, чтобы взять интервью у того, кто знаменит больше, чем на один процент.

— Ну и у кого сто процентов славы?

— Ну, шерпы, скорее всего, знают о Билле Клинтоне. О Мадонне. О принцессе Диане.

— А пятьдесят?

— Кейт!

Его язык начал заплетаться, а глаза стали слезиться от постоянного кашля. Он закурил.

— Ты не улавливаешь смысла моих слов. Тут дело не в цифрах. Дело в системе!

Шатаясь на каблуках своих красных туфель, утопающих в грязи пола, подошла Зо.