Итак, может быть, под словом «политика» руководители «Чисел» разумеют план Ионга, лондонскую конференцию, конфликт Италии и Югославии и отношения между последней и Болгарией? Вопрос о французских долгах Америке и германских Франции? Положение Англии в Индии, восстание Ганди? Работу Лиги Наций? Польшу и данцигский коридор? Соглашение Прибалтийских государств, Малую Антанту… и т. д., и т. д.?

Это, конечно, политика; и если «Числа», заявляя о своей аполитичности, хотят предупредить, что у них не появится статья о налоговой системе, о причинах биржевого краха в Америке, — это одно; и это понятно. Ни в журналах, ни просто в человеке, особого ущерба не происходит, если он не разбирается во взаимоотношениях Японии и Америки.

Можно, скажу в скобках, и разбираться, и тонкие стихи писать, как Поль Клодель, — это дело случая.

Но такую ли политику разумеют «Числа», объявляя себя аполитичными?

В наше время, и для нас, русских, в особенности, слово «политика» — опаснейшее. Едва коснешься, глядь, оно уж расползлось, как масляное пятно. Есть признаки, что для руководителей «Чисел» оно порядочно расползается, даже вглубь пошло.

Нужен острый глаз и немалая воля, что бы вовремя остановиться, остановить процесс. Легче легкого, расширяя «политику» (мои определения, конечно, слишком узки), захватить «общественность», далее — «всякую общественность»… Границы ведь незаметны, да и подвижны! Отсюда прямой путь к так называемому «индивидуализму»: состояние, имеющее для человека весьма реальные следствия.

Если «Числа», все еще воображая, что отказываются от «политики», уже вступили в сферу отказа от вопросов «общественности», — положение их опасно. Они будут вынуждены оставлять в стороне, один за другим, вопросы просто жизненные, по-новому современной жизнью поставленные.

Эмиграция, Россия, ее паденье, ее страданье, ее гибель, ее воскресенье, — что это? Политика или не политика? Придется ответить: это вопросы о каком-то устроении или неустроении общности людей, следовательно — политика; а от политики мы отстраняемся. Мы — вне-Вне — чего? Да первое и бесспорное — вне жизни. Или накануне полного выхода из нее.

Старая эта истина, постоянно повторяемая и постоянно забываемая: мы способны жить — только если два переплетенные в нас начала, — личности и общности, — находятся в известном равновесии. Так человек устроен. В какую бы сторону равновесие ни нарушалось, с какой бы стороны ни ущерблялся «человек», жизнь тотчас начинает в нем убывать.

Идеального равновесия, конечно, не бывает, как и последнего его нарушения, когда одно начало (безразлично, которое), заев другое, съедает и себя. Но приближений к этому страшному концу — сколько угодно.

Наше время приуготовило нам, небывало острый и четкий, реальный пример. Это — процесс, происходящий в России. Все более и более торжествующее поглощение личности — общностью (коммунизм). Победа конечная, — полное истребление личного, была бы, несомненно, и концом вообще человеческой жизни.

Русский процесс — явная «политика». Но вот, мы взглянули поглубже… и обернулся он как будто не «только политикой»… Во всяком случае, не той, от которой можно с легкостью отказаться, хотя бы в Париже сидя и литературный журнал издавая.

Мне даже приходит в голову мысль: а что, если поспешный «отказ от политики» группы русских эмигрантов, уклон (как нынче говорится) к «индивидуализму», отталкивание от всего, что похоже на общность-общественность, — просто реакция, вызванная отвратительным зрелищем насилия этой общности, насилия над «человеком» — в России?

Слишком естественно шарахнуться в сторону от подобной «политики», и даже в сторону прямо противоположную! Такие перегибы не опасны, если, конечно, разбираться в них более или менее сознательно.

Но не забудем: все, что я говорю о «Числах», о группе, журнал ведущей, — все это лишь мои предположения и догадки. Ряд «может быть…». Ведь и так может быть: хорошие писатели, сравнительно молодые, неудовлетворенные художественным отделом «Современных Записок», захотели создать в этой области что-то лучшее и, главное, свое. Ни в какую глубь они, при этом, не забираются, никакой, может быть, и нет, а «размышления» мои — просто над пустым местом.

Я, конечно, хотел бы, чтобы это было не так, а посложнее, посерьезнее, чтобы хоть частью догадки мои оказались верны. Но я ничего не знаю.

Одно, вот, только: сложна или не сложна «душа» новорожденного журнала — она еще мало сознательна. И — что хуже — руководители журнала не проявляют к этой «душе» особо пристального внимания.

Оттого — думается мне — «Числа» и не могли бы ответить на ряд моих недоуменных вопросов, даже если бы пожелали.

Впрочем, будущее само все решит.

Все труднее становится размышлять — даже просто думать — о «литературе».