Два главных свойства отличают подлинную поэзию, подлинного поэта от всех других.

О первом свойстве я уже говорил: эта поэзия не умещается в «литературе», не сливается с ней вполне; что-то еще несет в себе не «от литературы»; живет и за ее гранями. Поэзия — не иногда, а всегда говорит нам о «последних вещах»; и язык ее, кажется, единственный, на который ближе всего переводится человеческое ощущение этих «последних вещей»: жизни и смерти, любви и отчаяния, гибели и спасения…

Второе же непременное свойство настоящей поэзии, создаваемой настоящим поэтом, — современность.

Поэт не «отдает дань своему времени» (что за нелепая фраза!) — он просто в нем, в своем, живет. Вечное преломляется для него именно в этом времени; и таким, не иным, он вечное видит.

Оттого и «нов» каждый подлинный поэт, и новым остается навсегда; ведь он дал новый образ вечного (в преломлении нового, никогда еще не бывалого, времени), а все образы, всех времен нужны одинаково.

Кто назовет Лермонтова и Данте — ненужными больше, старыми? Однако, если бы Лермонтов воскрес, он писал бы сегодня не то, или не так, по другому… оставаясь Лермонтовым.

Это относится ко всем поэтам, как бы разны по существу они не были. (А они все разны, все подлинные, — потому и говорю я всегда о них отдельно, не допуская сравнений: белая роза не лучше розовой, и розовая не лучше белой, есть ли смысл их сравнивать?) На поэтах, по преимуществу лиричных, всего виднее, до какой степени не важны слова сами по себе, и как важна таинственная гармония, всегда по времени, всегда новая, делающая стихи магичными.

Один из наиболее лиричных поэтов — Фет. (И его беру не для сравнений — для примера.) Фет воспел все весны, все поцелуи, и трели соловьиные, и вечную любовь, и всякую измену, — ничего не оставил и, казалось, «лишь повторенья вечные сулит». А вот посмотрите, что делается из тех же, приблизительно, слов у другого поэта, тоже лирика в высшей степени, но не фетовского, а нашего времени, — Георгия Иванова:

«Веселые лодки в дали голубой, — писал Фет, — свобода и воля горят впереди!». Но сегодняшний лирик отвечает: «Легкие лодки отчалили в синюю даль навсегда…».

И к некрасовской лирике, такой совсем особенной (неужели «старой»?) можно немало найти параллелей у лирика наших дней. Хотя бы стихотворение «Россия, Россия… и как не отчаяться…».

Не буду продолжать, слишком много этих параллелей (разнствующих соответствий). И жалко делать выписки из «Роз»; каждое стихотворение слишком цельное, каждое, точно «один звук», раздроблять его нельзя.

Вот что еще надо сказать, однако, о поэзии очень лиричной: при всей ее подлинности, она часто насквозь пассивна. Воздухом пассивности пропитана, ветром ее овеяна. С безвольно отдающейся грустью клонят долу свои головки «Розы» Георгия Иванова. Поэт ни над чем не властен: «Власть? Но если нет и власти — даже над самим собой?..». Да он, кажется, и захотеть не мог бы чего-нибудь, на власть похожего. Он ничего сам не «делает»: все, — хорошее и дурное, прекрасное и ужасное, — с ним «делается». Он только слышит, «как летит земля с бесконечным легким звоном», или «трава растет», — и «голова опускается все ниже»:

Трудно сказать: может быть, чистый лирик по существу связан с пассивностью, с безволием, и есть в нем «ущерб, изнемо-женье…», а может быть, поэт-лирик наших дней, видящий вечное сквозь призму нашего времени, и должен быть таким: бездумно-пассивным, испуганно-нежным и слабым, легким-легким, как цветочная пыль, исчезающая в голубом солнце?

Так или иначе, в упрек Иванову поставить этого нельзя. Я, впрочем, и не собирался упрекать в чем-либо поэта — ни бранить, ни хвалить: я ведь, его поэзию не критикую, я просто немного задумался над этой редкой книжкой.

Всякому, кто не очень «ленив и не любопытен», я предлагаю прочитать ее самому: не для того, чтоб мои «размышления» проверить, нет, — а чтоб себя проверить и испытать. Кто магии этих стихов не почувствует, тому, значит, дверь поэзии закрыта навсегда.

Что ж? Немало и других дверей на свете…

Поэзия не отвлекла меня от некоторых мыслей о другом. Тоже, по-моему, о «литературе», а если и не о «чистой» — беда невелика.

Давно уж я заметил, что не всегда бывает приятно оказаться правым, угадать верно. Ведь и говоришь, иной раз, и знаешь, что будет так, а где-то все же шевелится надежда: вдруг не так, иначе?

Вот я говорил, на этих страницах, что не надеюсь получить ответа от «Чисел» на мой вопрос насчет «политики»; втайне же надеялся: а может быть? Но вышло не по-тайному, а по-явному.