Перед тем как попасть на Густав-Сверн, где теперь находился мой КП, я на автомашине ЗИС-101 Николая Павловича Симоняка приехал на пирс. Заканчивалась погрузка кораблей, перевозящих людей и имущество на турбоэлектроход. Его грузили на рейде. Выйдя из автомашины, я приказал шоферу утопить ее.

Водитель сел в машину, отъехал на 50–60 метров от пирса и, не закрывая дверцу, погнал ее вперед, к морю. Но выскакивая, он машинально захлопнул дверцу. Машина упала в воду и тотчас выровнялась, как утка она поплыла, задрав кверху багажник. Вода в герметично закрытый кузов не проникала. Несколько очередей из автомата продырявили машину, и она затонула.

На пирсе образовалась каша из ржаной муки. Несколько тонн ее пришлось уничтожить — некуда грузить, все забито; мешки с мукой не тонули, пока их не вспарывали штыками. Сбрасывая мешки в воду, муку рассыпали, конечно, по причалам.

Подошли семь танков Т-26 и одиннадцать танкеток. В них заложили толовые шашки, подожгли бикфордовы шнуры и столкнули в гавань. Через несколько минут на дне гавани они взорвались.

Так мы уничтожили боевую технику, с помощью которой столько месяцев упорно защищали и защитили Ханко — Красный Гангут.

Вскоре начали прибывать в порт автомашины с группами прикрытия: их было несколько — и матросы-гранинцы, и солдаты из бригады Симоняка, и пограничники старшего лейтенанта С. М. Головина.

Погрузка большей части пришедших кораблей была закончена.

Вице-адмирал В. П. Дрозд опять сформировал отряд тихоходных кораблей под общим командованием капитан-лейтенанта П. В. Шевцова. В отряд вошли транспорт № 538, базовый тральщик 210, канонерские лодки «Волга» и «Лайне», сторожевой корабль «Вирсайтис», тральщик «Ударник», два катера МО и четыре ханковских буксира. Этот отряд, приняв 2885 защитников Ханко, 2 декабря в 17 часов 55 минут покинул Ханко.

Итак, я, военком базы дивизионный комиссар Расскин и мой штаб — на островке Густав-Сверн. За все время командования базой мне ни разу не пришлось побывать на этом островке, хотя я и не люблю сидеть на месте. А островок этот любопытный. На нем в XVIII веке, еще во времена шведского владычества, была построена крепость. До 1941 года сохранились остатки крепостных стен и зданий. Никакой боевой ценности они, конечно, не представляли. Но нам они сослужили службу в последний день эвакуации. Отсюда, с острова Густав-Сверн, мы, все собравшиеся командиры штаба, должны были на трех торпедных катерах Д-3 уйти на Гогланд.

Я собирался уйти не на торпедном катере, а на турбоэлектроходе «И. Сталин». На него была погружена почти половина всех защитников полуострова, оставшихся к концу обороны. Для меня на этом корабле была приготовлена каюта. В эту каюту я приказал отвезти все мои вещи. Утром последнего дня военком Расскин и начальник штаба Максимов заявили, что они просят меня быть с ними, уходить вместе на торпедных катерах. Я согласился.

В 21 час мы с Расскиным на катере снова подошли к пирсу на Ханко. Там лежал убитый при отходе осколком красноармеец 2-го батальона 335-го стрелкового полка Карасев из группы прикрытия майора Путилова. Больше никого.

Город горел. Все-таки подожгли. Правда, опасность миновала. Надолго запомнит враг нашу стойкость и упорство. 164 дня обороны Ханко закончились.

В 21 час 30 минут все три торпедных катера вышли с Густав-Сверна. Я приказал подойти к борту эсминца «Стойкий» и спросил у вице-адмирала Дрозда разрешения идти на Гогланд самостоятельно. Получив «добро», вышли в море.

Идущий за нашим катером второй Д-3 с начальником и офицерами штаба и политотдела вырвался вперед, встал в голову нашей маленькой кильватерной колонны. Я приказал запросить начальника штаба, в чем дело. Получил ответ: «Впереди плавающие мины, идите за мной». Ну что ж. Видно, сперва комиссар и начальник штаба оберегали командира базы, а теперь штаб и политотдельцы прикрывают дивизионного комиссара и меня.

Вслед за нами около 22 часов с рейда вышел последний эшелон — отряд кораблей под командованием вице-адмирала В. П. Дрозда. В его составе были: турбоэлектроход «И. Сталин», эсминцы «Стойкий» и «Славный», шесть базовых тральщиков № 205, 207, 211, 215, 217 и 218, семь катеров МО и четыре торпедных катера. Эти корабли везли 8935 гангутцев.

Торпедные катера набрали скорость и умчались вперед. Я долго стоял на палубе и смотрел на покинутый полуостров. Город горел. Зарево — большое, оно окрашивало воду в красный цвет.

Я спустился в каюту.

Народу много, было очень тесно. Кроме меня и Расскина на катере были генерал-майор Дмитриев, генерал-майор Симоняк, его комиссар Романов, прокурор базы Коршунов, председатель трибунала Морозов, начальник особого отдела Михайлов и другие командиры. Спать не пришлось, хотя и очень хотелось.

Все последние дни, особенно с 30 ноября, когда пришел за нами вице-адмирал В. П. Дрозд, спать было некогда. Проделана громадная работа, преодолено и перенесено колоссальное нервное напряжение. Особенно было тяжело еще потому, что последние пять-шесть дней мы не знали, что делается под Москвой, остановлен ли там враг. Не знали и полной истины о положении Ленинграда. Знали, конечно, что Ленинград — в блокаде, плохо со снабжением. Мы видели, с какой жадностью экипажи прибывающих кораблей получают у нас продовольствие. Мы старались дать им как можно больше. На флоте в мирное время были отличные пайки — и по количеству, и по качеству. Но только придя в Ленинград, я узнал все и ужаснулся. Даже самое страшное наше представление о блокаде оказалось пустяком по сравнению с тем, что мы увидели. Но об этом — позже.