Он работал медленно. За последние дни парень сильно сдал — глаза сонные, руки вялые. Он явно был болен. Какая-то болезнь подтачивала его истощенный организм, и он скрывал это от окружающих. Радист долго возился с шифром, потом начал включать аппаратуру. В приемнике раздалось характерное потрескивание. Пять минут передавали позывные, потом переходили на прием. И так много раз подряд.

Наконец, у радиста блеснули глаза, и он не своим голосом закричал:

— Есть, есть! Севастополь нас слышит!

— Связь, связь! Молодец Терлецкий! — кричали за дверями партизаны.

Через полчаса мы получили мерную радиограмму.

Теперь все смотрели на радиста, каждый хотел одарить его своим вниманием, предлагал ему куски черствого хлеба и сухарики.

…Темнело. В горах было подозрительно тихо, Тусклая лупа большим круглым пятном едва освещала яйлу, окутанную снежным покрывалом.

Мы вышли из бараков. Радист стал сдавать. Партизаны взяли рацию, повели его под руки.

Пересекали утонувшую в сугробах Коккозскую долику. С востока внезапно подул ветер, подняв тучи снежной пыли. Потемнело небо. Все сильнее и сильнее становились порывы ветра. Впереди не видно ни зги. Радист совсем выбился из сил. Он шептал:

— Я дальше не могу… Оставьте меня.

Я взял его за руки. Они были холодные. Партизаны подхватили его и понесли.

Ветер спирал дыхание. Все чаще и чаще преграждали путь только что наметанные сугробы.

Так молчаливо, медленно шли полчаса. Потом меня догнал комиссар и угрюмо сказал:

— Радист умер…

Шла борьба не на жизнь, а на смерть. В вихре дней мы затеряли Терлецкого, пока однажды наши разведчики не принесли неожиданную и очень страшную весть: немецкие каратели в деревне Скели повесили нашего отважного пограничника.

Мы не поверили. Каким образом он снова попал в тыл врага? А может, его захватили в плен под Балаклавой — ведь был же слух, что Терлецкий снова командует ротой пограничников.

И вот сейчас, после встречи с Екатериной Павловной, многое прояснилось.

…Севастополь волновался, искал с нами связи. Наше молчание было неожиданным, необъяснимым — ведь никто не знал, что мы потеряли радиста.

Днем и ночью радиостанция посылала в эфир сигналы. Секретарь обкома партии не выходил из аппаратной, требовал и требовал связи с лесом. Эфир молчал.

Терлецкий, отдохнувший, помолодевший, ожидал назначения, а пока искал адрес своей семьи, которая, по слухам, была где-то на Кавказе.

Его неожиданно вызвали в обком партии. Пришел он встревоженным. Секретарь обкома принял его немедленно. Он посмотрел на белый подворотничок офицера, на его до блеска начищенные хромовые сапоги на новенький орден, вздохнул.

— Мы снова лишились связи с партизанами.

— Как?

— Молчат и все, — пожав плечами, ответил Меньшиков и подошел к карте. Надо найти не только пятый партизанский район, но и четвертый, третий, — сказал секретарь обкома, пристально взглянув на офицера. Мы высадим вас за Балаклавой с двумя радистами.

Меньшиков показал на карте приблизительную дислокацию партизанских отрядов Крыма.

До рассвета Терлецкий запоминал устный приказ районам, шифры, изучал документы.

…Ночь — хоть глаз выколи. Лодка качается на прибрежных волнах. Терлецкий и радисты прощаются с рыбаками, уходят в темноту.

Высоко в горах перекликаются автоматными очередями патрульные. Где-то совсем близко бьют пулеметы. Ракеты, казалось, вылетали из-за соседней скалы.

— Ложись! — Терлецкий прижался под кустом. Неожиданно засигиалили с моря. Сильный пучок света посылал точки, тире, точки…

Ответили сразу же из нескольких мест. Залаяли собаки, ожила вся дорога.

Терлецкий прислушался. Он и радисты мгновенно перебежали через шоссе. И тут раздался взрыв. Они наскочили на мину… Радисты погибли. Терлецкий, тяжело раненный, рухнул на землю.

Утром жители Байдар увидели, как десять дюжих фашистов вели по главной улице высокого советского командира в изорванной, окровавленной шинели, с забинтованной головой…

Через день в немецкую комендатуру сгоняли жителей. Вводили поодиночке, показывали на командира. Он был разбинтован, с глубокими ранами на лице. Его серые глаза прямо смотрели на того, кого к нему подводили.

— Это есть кто? — спрашивал комендант.

Люди пожимали плечами, молчали, хотя Терлецкого узнали, да и нельзя было не узнать человека, который прожил на заставе много лет, общался с колхозниками, рыбаками. Очная ставка продолжалась. Наконец привели жителей из Скели. Первым подошел к Терлецкому худощавый мужчина в полицейской форме и крикнул:

— Это Терлецкий! До войны был начальником пограничной заставы.

Недалеко от Байдарских ворот, у крутого изгиба шоссе, над пропастью стоит старинное здание. Здесь до войны был ресторан, приезжали туристы, любовались Южным побережьем.