Так и на этот раз. Три года, целых три года, изменили лейтенанта, старшего лейтенанта, капитана Эдварда Гамильтона до неузнаваемости. Не внешне, изнутри. Куда только делся тот боевой задор? Куда делся бравый спорщик, который каждый раз, до того злополучного августовского вечера, пытался переспорить старину Клауса Отто фон Геленберга, мир праху его? Куда делся задор провести связь, устроить наблюдение, утроить бдительность? Все сделать по новому? Кабинет коменданта, большей частью, фактически был все тем же, как и три года назад, когда Эдвард впервые зашел в эти стены. Разве что личных вещей добавилось. Фотографий, под старину, на бумаге. Карандашных набросков. Несколько книжек. Забавный игрушечный ослик в углу, пальма, живая, на столе, да картина. Большая, голографическая, она занимала всю ту стену, где когда-то было окно — в этом была неприкрытая ирония. Когда Эдвард приказал замуровать окно, он долго думал, что же может его заменить? Натюрморт, добрый солнечный пейзаж, портрет? Нет. Солнце на картине никогда не заменит солнце настоящее, потому Эдвард приказал повесить то, что у всех подданных короны вызывает трепет и ужас, а у тех, кто служил на базе Нью-Перт — только легкую ухмылку.

Картину Лондона. Вечной столицы. Такого, каким он был, какой есть, и каким будет. Огромный город на Темзе, величественные соборы, дворцы, шпили первых небоскребов. Широкие проспекты, зеленые парки, сады, особняки знатных родов и жилые кварталы ремесленников. Улицы, мосты, тротуары, люди и броневики, священники в рясах и ряды хускарлов в полном боевом облачении. А еще цветы, много цветов, в основном — красных, алых и желтых роз, Лондон всегда славился их великолепием. Много людей. Испуганных, не понимающих, куда-то бегущих, и наоборот, застывших в оцепенении, нерешительных и полных жизни. Застывших на картине, застывших в жизни.

А еще дьявол. Люцифер. Вельзевул. Сатана. Владыка ада, который поднялся из геенны огненной на землю, дабы сравнять столицу столиц с землей. Получеловек-полузверь, воплощение всех страхов человеческих, иссиня-черный, с кроваво-алыми рогами, высочайшие из соборов были ему по колено, и ничто не могло остановить владыку ада в смертельной поступи по землям людей. Великан в стране лилипутов, падший ангел в час Апокалипсиса, за ним шла волна пожаров, под ним жизнь обращалась в прах, его крылья распахнулись на много миль, а страшный дьявольский оскал не оставлял живому никаких шансов. Он пришел, чтоб погубить человечество. Он был призван, чтоб разрушить Лондон, чтоб обратить Британию в ад, а когда падет последний бастион христовой веры — погубить и остальные народы. Дьявол во плоти. Дьявол-плененный. Дьявол-павший.

Под картиной не нужно было ставить дату, потому что каждый британец мог точно назвать тот день и час, который был запечатлен. Девятого июня тысяча семьсот тридцать шестого года. Три часа пополудни. День, когда Люцефир пришел на землю. День, когда Люцифер сокрушил Собор святого Петра, вон он, догорает в руинах, и над разбитым куполом, как будто в насмешку, стоит перевернутый крест. День, когда столица мира, как называли тогда Лондон, познала поступь владыки ада, когда розы напились кровью, когда король пал в первых рядах, а за ним навеки пали многие части британской армии. День, когда Британия потеряла лучших своих сыновей. Апокалипсис. Последний день старого, и первый день нового мира. Потому что девятого июня тысяча семьсот тридцать шестого года, в три часа пополудни, людям была явлена истинная мощь веры, и вместе со всем городом дьявол был заперт вне времён. Он и сейчас такой же. Вечный. "Вечная столица", где вне времени существует-не (в оригинале "where exists not") Люцифер плененный.

Да что там говорить, если каждый британец своими глазами все это видел. Не на картине, в жизни — дома, машины, люди, розы, Люцифер. В огромном мерцающем куполе, который отделяет область небытия от остального мира. Область, где вечно, до последнего дня вселенной, будет скалиться старый облезлый пес, плакать маленький мальчик в красной жилетке, тянуться к оружию молодой, смертельно раненный солдат, у которого ветер легко взлохматил смешную шевелюру. Вечно седой святой отец будет стоять у правой ноги Люцифера, закрыв глаза и подняв над собой крест, а молодая куртизанка в безумной страсти отдаваться своему любимому, надеясь умереть во блаженстве. Над Лондоном никогда не бывает сумерек, и в самую темную ночь в нем три часа пополудни. Купол прозрачный, необъяснимая сила веры дает увидеть тех, кто уже никогда не вдохнет полной грудью. Но они не умерли. Они и сейчас существуют-не, и так будут вечно. Время Лондона остановилась, кусок Темзы застыл в своем неторопливом течении, но такой ценой человек, которому никогда не одолеть высшую силу, избавил мир от дьявола, запечатав его в мире вне времён. В Лондоне. В городе, которого больше нет.

Да, есть новая столица, Эдинбург. Да, в Перте, старом Перте, в честь которого назвали военную базу, стоит отстроенный Собор святого Петра, и Папа молится за благоденствие державы. Да, сын короля уцелел, и род Стюартов поныне правит Британской империей. Но именно Лондон остался для всех британцев главным символом их величия. Их горя, их ужаса, их триумфа, силы их веры — каждый британец испытывает божественный ужас, когда стоит на насыпном Кургане Павших и со смотровой площадки видит, как Люцифер превращает во прах мир их далеких предков. Каждый британец знает и помнит про час Апокалипсиса, про ужас неудержимой смерти, про обреченность смертников. Но только тут, на базе ВКС Нью-Перт, понимают, что этот ужас никуда не ушел. Он просто переместился. Из Лондона в Мертвые Земли, где и сейчас жизнь немногим хуже, чем у застывших на голографической картине людей. В том и состояла ирония. Эдвард показал, что даже картина вечного разрушения Лондона не так страшна, как вечные облака за окном и хмурые горы мертвой Тавриды.

— Вызывали, сэр?

Элис и Ирвин. Старшие сержанты. Последние из тех, с кем он начинал эту безумную службу почти три года назад. Последние, кто остался в живых. Не считая, конечно, верного Нубила — раб никогда не оставит своего хозяина, и сколько раз только его теплые речи удерживали молодого лорда на краю безумия, не давая ему переступить через бездну.

— Вызывал. Вы уже слышали последние новости?

— Так точно, сэр! — за три года Ирвин Эрнест почти не изменился, все такой же небритый и, на первый взгляд, безразличный.

— Это хорошо. Потому что разговор у нас будет не по уставу, и если про него еще кто узнает — нас как минимум четвертуют, как предателей империи.

— Казнь четвертованием уже давно не применяется! Сэр, Вы несколько отстали от жизни! Веков этак на пять… — заноза Элис за эти годы не потеряла своего язвительного сарказма.

— Ничего, Элис. Не волнуйся, специально для нас вернут. Потому что я вас буду сейчас подговаривать не к чему-то там, а к самой прямой государственной измене.