Все Верные Псы были раздеты — их одеждой были тела других людей, потому что ни одна, даже самая плотная медвежья или лисья шкура не могла сдержать тепло а такой мороз. Они дышали друг на друга, и если кто-то переставал дарить тепло — он был мертв. Все шевелились, но никто не двигался — нельзя лежать без движения, заснешь, и больше не проснешься, нельзя неразумно тратить силы, их должно хватить до весны. Холод был снаружи, холод был изнутри, холод полз прозрачной призрачной змеей и пил тепло губами Али-обманщика. Шэна, самая младшая из матерей, ей только исполнилось четырнадцать, оставила своего первенца — он стал горячим и ведун сказал, что это плохой жар, который только приумножит холод. Этот жар принесет другим боль, ребенок был еще жив, но уже мертв, он плакал, но его плач никто не слышал. Так надо. Выживет тот, кто сможет выжить.

Если половина тех, кто сейчас греет друг друга, доживет до весны — это будет хорошо. Сок земли у них есть. Еда тоже. Когда ведун сказал, что идет большой мороз, все запасы были перенесены сюда, в общий дом — в мороз нельзя выходить на улицу. Зимой надо жить и ждать. Толстые двойные каменные стены, между ними густой пух, который очень плохо пропускает тепло, но даже это не может защитить от холода. На улице человек замерзнет быстрее, чем успеет вдохнуть. Такие холода бывают редко, раз в поколение, такие холода были раньше, такие холода будут впредь. Когда двадцать лет назад пришел большой мороз, умер каждый третий. Это жизнь. Холод слеп, глух и нем, ведуны могут говорить с ветром, землей, разумными и неразумными, но стужа не хочет их слушать. Она приходит, когда настало ее время, и уходит, когда того пожелает сама. Весна будет ранней, лето будет жарким, осень будет долгой и теплой, те, кто переживут эту зиму, доживут и до следующей весны. Жизнь не злая, не добрая, она такая, как есть. Если больно жить ради жизни, живи ради долга.

Ниту семь лет. Чар Воздух рассказывает про нож-траву. Ее листья — как сталь, ее стебли умеют двигаться против ветра. Против нож-травы поможет огонь и плеть, ее стебли гибкие, но хрупкие, их легко можно перерубить у самого основания. Когда нож-трава срублена, листья теряют свою прочность. Нож-трава опасна только весной и летом, осенью она становится мягкой, и ее можно больше не бояться. Гит Палец говорит про древесные грибы. Они почти все ядовитые, единственный древесный гриб, который можно высушить и есть — гриб-толстяк, он имеет ножку, чуть утолщенную в середине, только она съедобная. Головка, иногда белая, иногда серая, иногда бурая, всегда имеет двойной ободок, но ее трогать нельзя. В ней живут маленькие, невидимые глазу червяки, которые, попав в желудок человека, начинают быстро размножаться, и через несколько дней его убивают. Рик Огонь, ведун, говорил про мир вокруг. Про белую траву и проход, где волк никогда не тронет зайца, про лес, где нужно опасаться больших пауков, про подземное болото, которое двигается с места на место, про степь, где много песка, мало хищников, но охотится там нельзя, потому что все, что живет в ней, заражено невидимой смертью. Нит, и еще семь мальчиков от шести до девяти лет, слушали "уроки холода". Это была их жизнь. Если они выживут, станут охотниками, и должны знать все про окружающий мир. Если они вырастут, то будут делиться опытом со своими детьми. Женщины молчали. У женщин меньше сил, но больше терпения, а внутри — новая жизнь, которая еще не пробудилась, но уже многое чувствует. Им нужно тепло. Женщины не ходят на охоту, но этим летом им придется часто выходить из города. Это опасно, за городом хищники, на женщин часто охотятся кары, но одни лишь охотники не смогут всех прокормить.

Мальчик, которого грел Нит, умер. Сначала он заснул, его дыхание стало медленным и ровным, а потом остановилось. Его коснулся хвост холода. Он ушел в голубой мир, не почувствовав боли. Он даже не научился говорить, чтоб назвать себя — первое имя каждый Верный Пес дает себе сам, второе получает за заслуги на Большом Совете. Чар Воздух отнес его к мертвым. Сестра всхлипнула, но еще крепче прижалась к Ниту. Ей было два с половиной года, она уже понимала, что иногда люди уходят навсегда. Она еще не понимала, что такое долг, но уже старалась следовать верным путем — жить, когда жить не хочется, бороться, когда нет сил на борьбу, выживать, когда нет шансов выжить, идти вперед, когда впереди лишь холод и тьма. Ведун сказал, что у нее будет десять детей и она увидит внуков, а для женщины Верных Псов нет большего счастья, чем видеть, как множится подаренная тобой жизнь. Если выживет. Ведуны видят настоящее, знают прошлое и помнят будущее, но память их может подвести. Будущее не определено, каждый человек его творит. Когда охотится на зверя, сражается с ними, или борется с холодом. Верные Псы не могут победить холод, но могут выжить. Не все. Старая Вийра знала, что не доживет до весны, но боролась, потому что ее тепло нужно было детям. Жан, молодой, этим летом впитал невидимую смерть, он боролся с холодом, болью, ему никогда не стать охотником, но он жил. Потому что был сильным. Ему никогда не получить имя и не стать настоящим охотником, но он мог дать тепло другим. А когда больше не сможет давать тепло — сам уйдет к мертвым, чтоб Чару или Гиту не пришлось его нести. Верные Псы понимали, что обречены, что никогда не увидят своих родных и близких, которые сейчас точно так же мерзли в других общих домах. Боль, потери, дурман оцепенения, гибкие иглы стужи, которые могли найти лаз в самых прочных доспехах тепла. Тепло огненных прутов, тепло тел, с каждым мгновением его становилось все меньше, каждый раз, когда кто-то двигался, часть бесценного тепла уходила без возврата. Оно вернется летом, когда разгорится огонь над облаками, но многие его уже не почувствуют. Девочка прижалась к Ниту и назвала себя: Айра. Теперь это ее имя. А Нит — хранитель имени. Это не отец, но покровитель, у женщин только одно имя, и потому оно ценно вдвойне. Потом его узнают все, сейчас знают только двое — Нит и город. Маленькая, смелая Айра, у нее было много отцов, но единственная мать и единственный брат, которых теперь она потеряла. Как Нит. Они выживут. Они постараются выжить. Постараются не заснуть, мальчик семи лет и девочка двух с половиной — такие маленькие, но такие большие. Им обязательно будет тепло. А сейчас главное — не сдаваться.

Люди жили. Жили вопреки всему, надеялись, когда не оставалось место даже призрачной надежде. Они не винили мир за то, что он такой, как есть. Они не винили судьбу, потому что другой не знали. Они жили и надеялись, потому что пока жива надежда — жив человек. А пока жив человек — жива надежда.

Колокольный звон разносился на многие мили вокруг, возвещая миру радостную весть: сегодня будет крещен принц Карл, наследник британской короны, первенец Его Величества Генриха XII. Вечером по всей Британии пройдут торжественные мероприятия, концерты, массовые народные гуляния, завтра и послезавтра — выходные дни, чтоб простые люди в полной мере оценили радость своего монарха. В воскресенье по всему миру пройдут службы, в которых все будут молиться за здравие наследника, король покажет своего сына народу — по всей земле, на орбитальных базах, в лунных и марсианских городах покажут розовощекого карапуза, которому когда-либо предстоит стать королем величайшей из империй, Британской, которой уже было тесно в колыбели Земли. Она рвалась на просторы космоса, богатая, счастливая, где был побежден голод, а мощь верны навсегда решила проблемы энергетики.

Но это будет потом. А сейчас центром вселенной был Собор святого Петра, где и проходила торжественная церемония. Естественно, только для избранных, без рабов и журналистов — только личные летописцы и портретисты Его Величества, по старой традиции, такие моменты должен был запоминать холст, а не сенсор или голографическая пленка. Церемонию ведет лично Папа, в первых рядах — король, лорды и лэди, первые люди королевства, чьи роды происходили еще со времен Вильгельма Великого. Сейчас здесь собрался весь цвет Британии, лучшие из лучших, наидостойнейшие — широкий неф, где во время иных служб может собраться до ста тысяч человек, почти пуст, потому что не каждому дано право стоять под одним куполом с Папой и королем. Несколько сотен человек, Гордоны, Дугласы, Гамильтоны, Бэлфоры, Грэхэмы, Монтгомерри, Лесли, Логаны, Моррисоны, Гранты — каждая из этих семей золотыми буквами вписала историю своего рода в общую историю Британии. Честь и слава нации, первые среди первых, только главы родов и особо к ним приближенные — даже Винсент Стюарт, младший брат короля, не заслужил чести стоять в первом ряду, а должен был довольствоваться лишь вторым. Старинный шотландский город Перт, центр христианства, ему к такому не привыкать — вот уже несколько столетий, с тех пор, как Лондон исчез из потока времени, именно здесь крестили, короновали, отпевали и хоронили королей. Если столичный Эдинбург был разумом Империи, Перт — ее сердцем.

Эдвард, самый младший из сыновей лорда Роберта Гамильтона, был птицей не столь высокого полета, чтоб пускать его в первые ряды. Стройный высокий пятнадцатилетний парень, с едва заметными усиками над губой, он недавно поступил в Королевскую Военную Академию Эдинбурга, и очень гордился своей новой формой, парадным мундиром курсанта, в котором он сам себе казался старше и внушительнее. По иерархии, его место было в дальних рядах, сбоку, возле колонн, отделяющих правый неф от основного, у подножья статуи святого Георгия Великого работы средневековых мастеров. Что его полностью устраивало. Если во время обычных служб, на которых он тоже нередко бывал, сама атмосфера собора казалась чем-то животворящим, вера сотен тысяч людей сливалась воедино, окрыляя и придавая новых сил, то сейчас ничего подобного он не чувствовал. Слишком много торжественности. Слишком много напыщенных чиновников, которые уже забыли, когда в последний раз держали в руках кортик и стреляли из плазменной пушки. Это Гамильтоны традиционно полностью отдавали себя воинской службе, другие кланы служили формально или вообще не служили, чиновники, вся их жизнь проходила во дворце, и Эдвард с детства привык относиться к ним с немым чувством превосходства. Такие нравы царили в его семье, такие нравы царили в его окружении, сейчас он был здесь потому, что обязывало положение, а не по велению души.

И еще здесь были все его приятели. Младшие дети, поколение конца пятидесятых — весельчак Эдвард Скотт, хмурая Лиза Дуглас, Марк Фергюсон — этим летом мальчишка пережил тяжелое горе, во время прогулки на яхте по Атлантике утонула его мачеха, которая любила Марка, как родного сына. Неразлучные Арчибальд Поллок с Анной Бэлфор — им было всего по шестнадцать лет, и высший свет долго гудел, когда они открыто объявили о своей помолвке, полностью проигнорировав мнение родителей. Свадьба должна была состояться через два года, когда Арчи исполнится восемнадцать, но уже сейчас было видно, что это будет очень красивая и гармоничная пара. Как нежно он ее обнимал, как ласково она склонила голову к его плечу, совершенно не страшась слухов и пересудов… Впрочем, их брак обещал быть счастливым во всех отношениях — Поллоки и Бэлфоры были дружными родами, и подобный союз мог только укрепить из дружбу. В начале лета они всей компанией отмечали помолвку, дружно и весело, на Острове Каменных Истуканов, посреди океана, под шум взлетающих космолетов — никто потом не мог вспомнить, кто первым предложил столь оригинальную идею, но всем понравилось.