Приехал Михайлов в родной город, вышел из вокзала на проспект Ленина, окинул взглядом знакомые дома, и к горлу подкатил комок. Не слабак Юрка Михайлов, это все знают, а вот, скажи на милость, чуть слеза не прошибла в такую минуту. И были другие, подобные этой, минуты.

Заплакала старая мать, когда Юрка, худой, обветренный, чужой, в телогрейке и с вещмешком, встал на пороге. Смотрит мать на сына, а в глазах, полных слез, один немой вопрос: «Поумнел ли?»

И сын сказал ей:

— Все. С этим кончено. Забудем.

Поверила мать. Да и как не поверить? Мать всегда хочет как лучше. Верил и сам Юрка, когда говорил. Верил искренне. Туда его больше никакими пряниками не заманишь. Этот курорт не для него. Будет работать. Поступит учиться.

— Ну и слава богу, — вот мать и спокойна. — Вся семья вместе — и сердце на месте. — Хоть и вся-то семья — мать да сын.

На другой день вышел Юрка на улицу. Приятно сознавать себя свободным человеком: куда хочу, туда и пойду, что хочу, то и делаю. Хочу — в магазин зайду, хочу — на одной ножке попрыгаю с детьми. А что? Он съездил на пляж, искупался, позагорал. Лежал Юрка на спине, глядел в синее небо, щурился от яркого солнышка. Хорошо!

Вечером надел белую рубашку, черный костюм, решил «прошвырнуться» (даже от слова этого отвык за два года). И первая же встреча со старыми заклятыми друзьями — Мотунов (он же Серый), Зубарь, Печеркин. Будьте вы неладны, продажные шкуры! Втянули его, Юрку, совсем зеленого, в грязную историю, а в самую роковую минуту шмыгнули в кусты. За всех один Юрка и отдувался на суде. Они выступали как свидетели. А Серый вообще исчез из города. А теперь вот объявился.

— О, горячий привет узникам! — Зубарь даже руки раскинул для объятий. — Виноват, бывшим узникам, а ныне свободным гражданам свободного поселка Юриш!

— Это событие надо отметить! — осклабился Серый.

— Синьор, — продолжал паясничать щуплый, плюгавенький Зубарь, — позвольте пожать вашу мужественную руку. На процессе вы держались как истинный Джентльмен.

«Съездить бы по твоей мерзкой харе, — подумал Юрка. — Я-то держался, а вы… Тоже мне друзья».

А Серому он сказал:

— Не пью. Хватит.

— Ты нас кровно обидишь, — суетился Зубарь, — нельзя обижать старых друзей.

— Ладно, заткнись, — остановил его Серый и взял Юрку под руку. — Пойдем, потолковать надо. Мы, конечно, были тогда не правы. Но ты не думай, что мы какие-нибудь неблагодарные скоты. Мы добро помним.

— О чем толковать, — сказал Юрка, — что было, то прошло.

— Да ты не бойся, — Серый твердо держал его под руку.

— А я и не боюсь…

…Поздно вечером из заводского поселка Юриш раздался тревожный звонок в милицию:

— Срочно пришлите наряд. У нас драка.

И вот в одной из комнат отдела милиции опять сидит перед лейтенантом Соколовым Юрка Михайлов. Под глазами синяки, на лбу ссадина.

— С возвращением, Михайлов, — мрачно сказал Соколов. — Как вас ваши друзья разукрасили!

— По этим друзьям уголовный кодекс давно плачет.

— Да? — удивился Соколов. — А мне казалось, что два года назад на суде вы высказывали противоположное мнение… Ну, хватит. — И тут же Соколов переменил разговор. — Ладно. Что делать думаешь?

Долгой была тогда эта первая беседа. Были потом и другая и третья. Соколов видел, что парень переменился, по крайней мере хочет перемениться. Говорили ему, что с той компанией Юрка больше не встречается, хотя дружки старые и пытаются его затащить к себе. И Соколов сам пошел на завод, к директору.

— Иван Павлович, возьмите Михайлова.

— Кого? Юрку? Этого пьяницу и хулигана? Знаешь, Соколов, у меня завод, а не колония для перевоспитания преступников. Уж если его тюрьма ничему не научила…

— У вас коллектив. Нельзя его сейчас отталкивать. Парень все-таки что-то понял.

— Что-то понял, приехал из тюрьмы и на другой же день учинил в поселке драку с битьем стекол.

— В этой драке меньше всего виноват он. Его вовлекли.

— Нас с тобой почему-то не вовлекают.

— Ну, что касается меня, — улыбнулся Соколов, — то ваш пример явно неудачен. Чуть не каждый день меня, грешного, вовлекают в разные такие истории. И еще похуже бывает.