«Большинство механизмов, которые мы слышали, были воздухо-обменниками. Движение воздуха в канаве, которое бы ты произвел, было бы таким же быстрым, как воздушный поток в корабле, когда мы впервые открыли его. Они не смогут уравновеситься за оставшийся день, а может быть, и дольше».

Не те мысли, которые можно ожидать от женщины, которая хочет вас убить, но этот взгляд еще был в глазах Бобби, и ощущение этого окрашивало все ее мысли.

Повиснув на драгоценном канате, кусая резину, Гарденер старался сдержать свой желудок.

Канат достиг верха. Он побрел прочь на ногах, казавшихся сделанными из резиновых полос и канцелярских скрепок, нехотя осматривая «Электролюкс» и кабель манипулятора; досчитай до десяти, — подумал он. Досчитай до десяти, выберись из канавы как можно дальше, затем сними маску и будь что будет. Пожалуй, я бы предпочел умереть, чем так себя чувствовать.

Если бы я копал в нескольких разных местах этой гравийной ямы, что ж, я тоже вполне бы мог это найти! — думал он в тот момент, когда его желудок наконец взбунтовался.

Он сорвал маску и отбросил, в начале очищения нащупывая сосну и прислоняясь к ней ради поддержки.

Он проделал это снова и понял, что никогда за всю свою жизнь не испытывал такой тошноты. Правда, он читал об этом. Он извергал — в основном в крови кусочки ваты, которые вылетал» как пули. И пули — это почти то, чем они были. Он был захвачен пулевой рвотой. В медицинских кругах это не рассматривалось как признак хорошего здоровья.

Его взгляд замело серыми одеялами. Колени подогнулись. О, твою мать, я помираю, — подумал он. Но эта мысль, похоже, не имела эмоционального уклона. Это была мрачная новость, ни больше ни меньше. Он чувствовал скольжение своих рук по грубой коре сосны. Он чувствовал смолистый сок. Он слабо сознавал, что воздух пах отвратительно, желтым и серным — так пахла бумажная фабрика после недели тихой облачной погоды. Ему было безразлично. Елисейские поля или только большое черное ничто, только бы не воняло так. Может, поэтому он все равно вышел победителем. Лучше всего так и пойти.

Нет! Нет, не уходи так! Ты пойдешь назад спасать Бобби, и, может, Бобби уже не спасти, но того ребенка, может быть, удастся. Пожалуйста, Гард, хотя бы попытайся!

— Пусть это не будет зря, — сказал он треснувшим, дрожащим голосом. Господи Иисусе, пожалуйста, пусть это будет не зря.

Колеблющаяся серая мгла слегка разошлась. Тошнота спала. Он поднял руку к лицу и отбросил слой крови.

В этот момент его шею сзади тронула рука, и тело Гарденера окаменело, покрывшись гусиной кожей. Рука… рука Бобби… но не человеческая рука, совсем нет.

— Гард, ты в порядке?

— В порядке, — громко ответил он и постарался встать на ноги. Мир колыхался, затем вошел в фокус. Первое, что он увидел, была Бобби. Взгляд Бобби был взглядом холодного, мрачного расчета. Он не видел там ни любви, ни хотя бы поддельного интереса. Бобби стала вне этого.

— Пойдем, — хрипло сказал Гарденер. — Веди ты. Я себя чувствую… — Он споткнулся и, чтобы удержать равновесие, должен был схватиться за распухшее, незнакомое плечо Бобби. —..немного нездоровым.

Пока они возвращались на ферму, Гарденеру стало лучше. Кровотечение из носа уменьшилось до маленькой струйки. Он порядочно наглотался крови, пока была надета маска, и это должна была быть та самая кровь, которую в большом количестве он видел в своей блевотине. Он надеялся. Он полностью потерял девять зубов.

— Я хочу сменить рубашку, — сказал он Бобби.

Бобби без особого интереса кивнула.

— После этого пройди в кухню, — сказала она. — Нам надо поговорить.

— Думаю, да.

В гостиной Гарденер стянул рубашку, в которую он был одет, и надел чистую. Он позволил ей висеть поверх ремня. Он подошел к кровати, поднял матрас и взял пистолет. Он положил его себе в за пояс. Рубашка была слишком большой; он потерял много веса. Рукоятка револьвера сильно торчала, даже если он втягивал живот. Он задержался на секунду, удивляясь, что он готов к этому. Он считал, что дальше невозможно говорить о таких вещах. Тупая боль глодала его виски, и мир казался входящим в фокус и расходящимся медленными, пьяными циклами. Рот болел, а нос был набит сохнущей кровью.

Вот она, решающая игра, как в вестернах, которые писала Бобби. Высокий полдень в штате Мэн. Ваш ход, прошу.

Тень улыбки коснулась его губ. Все эти грошовые второкурсники-философы говорили, что жизнь — странная штука, но в самом деле это было чересчур.

Он вышел в кухню.

Бобби сидела на кухонном столе, глядя на него. Странный, полузаметный зеленый флюид циркулировал под поверхностью ее прозрачного лица. Ее глаза большие, странно деформированные зрачки — мрачно смотрели на Гарденера.