Его вырвало голубоватой соленой водой. В этой жидкости он заметил и нерастворившиеся кусочки голубых таблеток. Некоторые выглядели более или менее целыми. Сколько же она заставила меня проглотить?

Его стошнило снова… и снова… и снова. Это было повторение на бис взрывоподобной тошноты в лесу — какое-то изношенное устройство в его мозгу вновь запускало рефлекс задержки дыхания — жуткая икота, от которой можно умереть.

Наконец она утихла и исчезла совсем.

Таблетки в раковине. Голубоватая вода в раковине.

Кровь в раковине. Огромное количество.

Он пошатнулся, наступил на больную лодыжку, закричал и упал на пол. Он обнаружил, что смотрит в остекленевший глаз Бобби над бугристой линолеумной поверхностью, и закрыл глаза. Сознание немедленно начало покидать его… но на фоне наступающей темноты обозначились голоса. Нет — хор голосов, слившихся в один. Голоса людей, бывших в сарае.

Они идут за ним. Он никогда не сомневался, что они придут за ним. Он никогда не сомневался, что они придут за ним… в свое время.

Остановите его… остановите его… остановите его'.

Вставай или им не придется тебя останавливать. Они застрелят тебя, или распылят, или сделают с тобой все, что им захочется, пока ты отдыхаешь тут на полу.

Он поднялся на колени, затем, опираясь на стол, встал на ноги. Он подумал, что в ванной можно было бы найти какое-нибудь средство, снижающее сонливость, но усомнился в том, что его желудок выдержит еще одно издевательство, после того, что он только что совершил над ним. При других обстоятельствах эксперимент стоил бы свеч, но Гарденер побоялся, что взрывоподобная тошнота, раз начавшись, теперь уже не прекратится.

Только не останавливайся. Если станет совсем плохо, сделай несколько шагов на разбитую ногу. Это прочистит тебе мозги.

Прочистит ли? Он не знал. Он знал лишь, что ему нужно двигаться и как можно скорее. Он не был уверен, как долго он еще будет способным двигаться.

Наполовину прыгая, наполовину ковыляя, он добрался до кухонной двери и оглянулся последний раз. От той Бобби, которая раз за разом спасала Гарденера от его наваждений, не осталось ничего. Рубашка ее еще дымилась. В конце концов ему удалось спасти Бобби от ее собственных наваждений. Просто увезти ее из пределов досягаемости.

Застрелил своего лучшего друга, хорошенькое дельце, а?

Он приложил ладонь ко рту. В желудке заурчало. Он закрыл глаза и подавил тошноту, прежде чем она началась.

Он повернулся, открыл глаза и двинулся через зал. Его замысел состоял в том, чтобы, отыскав какую-нибудь мебель попрочнее, прыгать в ту сторону и хвататься за нее. Боже, если ты есть и если ты милостив ко мне, позволь, чтобы все эти предметы оказались прочными, и тогда он пройдет этот, казавшийся бесконечным путь по комнате, как Моисей со своим народом проделал путь через пустыню.

Он знал, что люди скоро должны прибыть сюда. Он знал, что, если он все еще будет здесь, когда они появятся, то все будет кончено не только с его намерениями, но и с ним самим. Они боятся, что он навредит их кораблю. Ну что же, — раз вы сами об этом заговорили, то это именно то, что он и собирается сделать, тем более что там он будет в наибольшей безопасности.

Также он знал, что он пока не может туда попасть.

Сперва он закончит со своими делами в сарае.

Он выбрался на крыльцо, где он и Бобби с Питером, спящим на досках между ними, засиживались допоздна летними вечерами. Просто сидели на крыльце, пили пиво, команда «Ред Сокс» играла свой матч в Фенвэе или Комиски Парк, или еще где-то у черта на куличках, но главным образом в радиоприемнике Бобби: маленькие бейсболисты, бегающие между лампами и резисторами. Сидели на крыльце, с банками пива в ведре холодной колодезной воды, разговаривали о жизни, смерти, боге, политике, любви, литературе. Кажется, пару раз они говорили и о возможности жизни на других планетах. Гарденеру, казалось, что он вспоминает подобный разговор, но, может быть, это только его усталый мозг водил его за нос. Они были счастливы здесь. Казалось, что все это было очень и очень давно.

Только мысль о Питере занимала его усталый мозг. Питер — это его первая цель, к нему он должен совершить свой первый прыжок и ухватиться за него. Это не совсем правильно — нужно попытаться освободить Дэвида Брауна прежде чем положить конец страданиям Питера, но Дэвид Браун не смог бы прибавить ему сил, в которых он сейчас очень нуждался. Питер — это совсем другое дело.

«Старина Питер», — заметил он, обращаясь в пустоту жаркого дня (как, это все еще день? Слава Богу, что да). Он достиг ступенек и тут случилось несчастье. Он потерял равновесие, и вся тяжесть его тела пришлась на больную ногу. На этот раз он буквально видел, как осколки костей впиваются друг в друга. У Гарденера вырвался пронзительный стон, похожий на мяуканье, — крик даже не женщины, а скорее маленькой девочки, оказавшейся в отчаянном положении. Чтобы не упасть, он ухватился за поручень.

В беспокойные дни начала июля, Бобби отремонтировала ограждение между кухней и погребом, но состояние поручней между калиткой и крыльцом никогда особенно не беспокоило ее. Они шатались уже несколько лет, и теперь под весом тела Гарденера обе прогнившие стойки сломались. Древесная труха облачком повисла под ярким солнечным светом. Несколько потревоженных термитов выбежали из щелей. Гард повалился с крыльца с жалобным криком и с глухим стуком ударился о землю. Он попытался подняться, но потом с удивлением подумал «Зачем?» Мир поплыл у него перед глазами. Он видел сначала два почтовых ящика, затем их стало три. Он решил, что стоит на время забыть о всех своих делах и поспать. Он закрыл глаза.