Я могла бы привести здесь очень много примеров того, как я совсем не понимала или превратно понимала происхождение различных продуктов и приготовление пищи. Мне трудно было понять, что продукты подвергаются всевозможной обработке и переработке.

Здесь я приведу один весьма курьезный и весьма прискорбный для меня случай, который заставил меня понять ту непреложную истину, что не всякие растения идут в пищу и на что-либо другое. Я видела, как в суп кладут зеленый лук, петрушку, укрой. Я ощущала, что петрушка приятно пахнет в пище. К этому времени я узнала о существовании духов. Я вообразила, что если в пищу кладут петрушку, укроп, а из каких-то листьев делают салат, то почему же нельзя из цветов, которые так хорошо пахнут, побольше наварить духов.

И вот однажды мне представился случай произвести маленький эксперимент. Дело было весной, в субботу, когда обычно в ванной грели воду для купанья. Растопив плиту, техничка ушла из ванной комнаты. Я решила воспользоваться этим благоприятным случаем и приготовить себе духи, которые я очень любила.

Я побежала в спальню, где у меня на столике в баночке были ветки цветущей белой акации. Сорвав с веток цветы, я положила в кастрюльку, в которую до краев налила воды, и поставила ее на плиту. В комнату почему-то долго никто не заходил. Вода в кастрюльке уже начала кипеть, и я, наклоняясь к ней, стала дышать выходившим из кастрюльки паром. Неизвестно, сколько времени я таким образом наслаждалась своими духами. Помню только, что у меня начала кружиться голова, а потом мне стало дурно и началась рвота.

Вся моя затея с приготовлением духов кончилась тем, что я упала на пол; не знаю, что было со мной дальше и как я попала в свою постель.

После этого случая я поняла, что духи приготовляют как-то иначе, что и духи, и пищу не так легко приготовить, как я думала.

И именно оттого, что я многого не знала, очень многое долгое время было непонятно мне. Так, когда мне в каком-нибудь супе, в жарком, в тушеной капусте попадался лавровый лист, я крайне удивлялась, зачем люди кладут в пищу сухие листья, ибо мне долго памятен был случай с моими «духами» из белой акации.

Если же я случайно раскусывала попавшийся мне в пище черный перец, то это еще больше, чем лавровый лист, удивляло меня: от раскушенной перчинки во рту горело. Я весьма серьезно думала, что кто-то хочет обидеть меня, поэтому бросает в мою пищу такие горькие и жгучие шарики — ведь не могло же быть, чтобы люди без злого умысла клали себе в пищу то, что, было им очень неприятно.

Горчицу, сырой лук, красный перец, тертый хрен я также не любила и не верила тому, что все это может быть кому-нибудь приятным и что люди никому не хотят причинить зло, когда кладут в пищу различные приправы и пряности. Помню, что я долгое время не хотела и даже боялась есть колбасу, которая пахла чесноком.

Зачем люди работают, едят, спят, это я как-то по-своему, хотя и не вполне ясно, но понимала. Я видела, что в процессе труда люди делают для себя то, что им необходимо: готовят пищу, убирают комнату, шьют одежду, стирают белье, работают в саду и в огороде. Но зачем люди ходят на прогулку, ничего при этом не делая, это мне было не совсем понятно. Но мне было понятно, почему я сама ходила гулять: весной и летом я играла в палисаднике или, держась за руки зрячих девочек, бегала с ними по улице, ходила на реку купаться. Но взрослые люди не играли подобно детям в различные игры, не бегали по улице, не скакали на палочке, не прыгали через веревочку.

С начала весны и до наступления холодов я почти все время бывала на воздухе, поэтому понимала, почему я гуляю, когда тепло. Правда, зимой я не любила много гулять, потому что не могла ходить быстро, а при медленной ходьбе скоро начинала мерзнуть. Не любила я также, когда ребята делали снежных баб или играли в снежки. Не любила бегать и вместе с другими с разбегу падать в сугробы снега. Мне казалось, что во всех этих случаях дети не играли, а дрались, смеясь в драке друг над другом. Даже в клинике, когда с ребятами на прогулку ходили педагоги и приучали нас к зимним играм в саду, я обычно сидела в стороне на скамеечке, прохаживалась одна по дорожке или уходила в дом. Когда педагоги играли с детьми, я понимала, что это игра, а не драка, но я не испытывала ни малейшего удовольствия, когда в меня запускали комом снега, не испытывала ни малейшего веселья, если мне показывали, чтобы я тоже бросила в кого-нибудь снежок. Иногда мы с разбегу вместе с педагогом падали в снег. Другие дети смеялись, развлекаясь таким образом, но я не понимала, чему они смеются, и сама не смеялась.

Зато кататься на санках я очень любила, ибо это удовольствие было гораздо приятнее и не напоминало драку. С помощью педагога мы, дети, по очереди катали друг друга. Я равно любила бывать и «седоком», и «лошадкой». Если же мы катались на санках без педагога и случайно опрокидывались в снег всей группой вместе с санками, то мне при этом бывало действительно весело: ведь санки опрокидывались неожиданно, когда мы с увлечением играли.

Было интересно и смешно поднимать друг друга с земли, отряхивать снег с одежды, налаживать опрокинутые санки и снова бежать или садиться в них.

Кто делает дождь и снег? Почему бывает то тепло, то холодно? Почему бывает сильный ветер или стоит почти безветренная погода? Что такое погода? Все эти вопросы стали интересовать меня уже после того, как я почувствовала себя в темноте и в тишине.

Помнится, что нередко погода бывала скверной в то время, когда мне особенно сильно хотелось пойти гулять. Поэтому дождь и снег казались мне не просто неприятным событием, а как бы злом, которое что-то делало для того, чтобы я подольше не выхода из комнаты на свежий воздух. Я больше, чем зрячие дети, не любила дождь или снег и больше, чем зрячие дети, радовалась хорошей погоде.