Шрифт:
Узнав обо всем этом, я с грустью и горечью подумала о том, что впервые в своей жизни я присутствовала на таком большом торжестве, но не знала этого, и вместо того, чтобы радоваться, веселиться и петь, как это делали все другие люди — взрослые и дети, только боялась всего того, что вокруг меня происходило.
Перемены. понятное и непонятное
Я совершенно не знаю, сколько прошло дней или недель с того памятного дня, когда я с маленьким двоюродным братиком и с другими детьми каталась на грузовике и присутствовала на утреннике. Но помню, что вслед за этим непонятным событием начались другие, тоже или совсем непонятные, или до некоторой степени понятные события. Начались ли они в конце ноября или в начале декабря, этого я абсолютно не могу установить. Я только помню, что было сыро, холодно, но не было ни снега, ни мороза.
И вот однажды, когда я еще крепко спала (было это или ночью, или на рассвете), меня разбудили. А жила я все еще у дяди в селе. Мне показали, чтобы я встала и оделась. Мне казалось, что я не долго спала, поэтому удивилась, что меня разбудили, когда мне еще хотелось спать. Обычных дневных запахов в комнате я не ощущала, следовательно, как-то не ясно поняла, что утро еще не наступило. Меня заставили умыться, после чего тетя дала мне поесть. За столом в кухне, кроме меня, никого не было, что еще больше удивило и, по всей вероятности (так я думаю теперь), обеспокоило меня. После еды тетя заставила меня одеться потеплее: я надела вторую пару шерстяных чулок, которые мне связала еще мама, надела шерстяное платье и вязаную кофточку, все эти вещи также сделала для меня мать незадолго до смерти. Потом тетя обвязала меня большим маминым платком и повела во двор. Во дворе по запаху я определила, что была еще ночь или, вернее, ранний рассвет. Какой-то мужчина посадил меня в фургон на сено, а потом сам сел рядом со мной. Я осмотрела его, по пальто и рукам узнала второго дядю. Он держал в одной руке вожжи, а в другой кнут. И вот мы поехали. Куда? Зачем? Этого я не знала и даже ничего не могла предполагать.
Припоминая теперь эту поездку, я думаю, что вначале не испытывала ни страха, ни волнения. Правда, я не понимала, зачем меня разбудили среди ночи и куда везут. Но так как я не однажды совершала поездки в фургоне на небольшие расстояния ради удовольствия покататься, то и эта весьма несвоевременная поездка не очень смутила меня, а только показалась непонятной и ненужной, тем более что началась она ночью, помимо моего желания.
Мне казалось, что мы едем дольше, чем это бывало обычно, когда меня брали просто покататься. Со всех сторон дул резкий, холодный ветер, какой бывает в открытом поле. Я прижималась к дяде, чтобы согреться. На какое-то время засыпала, просыпалась и вновь засыпала… Когда же я наконец совсем проснулась, я почувствовала, что вокруг как будто потемнело, слабее дует ветер и с разных сторон долетают запахи, не такие, как в поле, но и не такие, как бывали у нас в селе. Запахи были разные, напоминавшие о людях, жилищах, животных, растениях и о прочем, что присуще местам, где обитают люди. И все же это были новые, непонятные и волнующие запахи. Где мы находимся? Куда меня везут? Вот о чем я спросила бы у сидевшего рядом со мной человека, если бы могла спрашивать. И только теперь то непонятное, что происходило со мной, начало меня серьезно пугать и тревожить.
Не помню, сколько времени мы еще ехали и как потом я попала в квартиру своего третьего дяди (он в то время жил в Херсоне). Не знаю также, сколько дней я прожила у этого дяди, но смутно помню, что он несколько раз водил меня куда-то, где со мной ничего страшного не делали. Но мне непонятно было, зачем дядя всюду водит меня. И когда дядя уводил меня обратно из этих незнакомых помещений, я испытывала нечто похожее на чувство неудовлетворения или разочарования.
В самом деле, я привыкла ходить с матерью (при ее жизни) или в гости, где нас угощали чем-нибудь, или по какому-либо делу, о котором я так или иначе узнавала: особенно, если мы относили или, наоборот, брали у знакомых что-нибудь. И во всех этих случаях мне было понятно, зачем мы ходили к людям. Но в те дома, куда со мной ходил дядя, мы ничего не относили и оттуда ничего не несли домой. Нас ничем не угощали, а только дядя усаживал меня на стул или на скамейку, сам же почти всегда куда-то отходил.
И вот мы в последний раз пошли в один такой дом и тоже, как я думала, ничего не принесли к себе домой. А между тем дядя был очень ласков со мной. Когда мы возвращались домой он несколько раз погладил меня по голове, чего не делал ни разу в дни этих хождений. Один раз наклонился, чтобы поцеловать меня, и на мое лицо при этом упала какая-то теплая капля. Я, конечно, знала, что плачут и дети и взрослые, но на этот раз не сразу поняла, что дядя плачет. Я подумала, что, может быть, начался дождь, однако больше капли не падали на мое лицо, а дядя почему-то взял меня на руки. И только последовавшие вслед за этим маленьким эпизодом события со временем помогли мне понять, какая капля упала на моё лицо: дядя плакал, потому что должен был отвезти меня в другой город и оставить там в школе слепых детей.
Итак, мы вернулись домой, и я совершенно не знала о том, что на следующее утро должна уехать навсегда от дяди, и притом ехать пароходом, сначала по Днепру, а потом по морю.
Весь вечер в этот день я замечала, что вся семья дяди относится ко мне очень ласково, а тетя (жена дяди) примеряла на меня то ботинки, то платье, то пальто. Все это я понимала по-своему: или меня обратно отвезут в село, чего я никак не хотела (ибо у дяди в городе мне очень нравилось), и даже собиралась драться, если меня насильно захотят отвезти туда. Но могло быть и так, что скоро будет какой-то особенный день (праздник), когда нужно хорошо и красиво одеваться, много гулять… И постель мне постелили, и спать уложили меня в этот вечер как-то по особенному хорошо и ласково: несколько раз то тетя, то дядя подходили ко мне и поправляли одеяло или еще что-нибудь накидывали, думая, очевидно, что мне холодно. Ничего не подозревая и наслаждаясь заботой и вниманием окружающих, я все это понимала как проявление доброты. Я очень хотела, чтобы так всегда было, а еще мне хотелось, чтобы и я к окружающим относилась тоже хорошо. И я тоже начала думать о том, что буду помогать тете, буду мыть посуду, подметать комнату, убирать постель, чистить картофель и вообще делать то, что я умела делать в то время. Я радовалась, что ко мне начали относиться так хорошо, и, засыпая, я уже с нетерпением ждала утра, когда смогу показать всем, что чувствую хорошее отношение ко мне и сама хочу быть хорошей, хочу много работать, чтобы меня еще больше любили. Такими приблизительно словами можно теперь сформулировать мои чувства, представления и понимание того, что я осознавала в то время.
Однако следующий день принес мне очень много новых огорчений разочарований и такие непонятные и даже страшные события, о которых я не имела ни малейшего понятия, не знала, что могут существовать в жизни подобные обстоятельства, явления и предметы.
И на этот раз меня разбудили рано и показали, чтобы я встала делал это дядя, который сначала гладил меня по голове, а потом начал тихонько трясти за плечо. Я проснулась, ничего не понимая, но потом как будто сообразила, что уже наступил день и я должна помогать тете в кухне. Но когда я хотела надевать те вещи, которые вечером сняла, их не оказалось возле меня. Тетя же повела меня в кухню и показала на корыто с теплой водой. Меня выдали чистое белье, шерстяное платье с кружевным воротничком, которое я надевала только в праздники при жизни матери. Все это я поняла так, что наступил какой-то праздник и мы пойдем в гости. Но меня невольно смущало то обстоятельство, что в гости я так рано никогда не ходила, — значит, будет что-то другое. Быть может, меня повезут обратно в село и снова заставят нянчить маленьких детей. У дяди в городе было лучше: детей я не нянчила, меня не отпускали одну во двор, где я могла упасть или испугаться чего-нибудь; меня водили гулять на улицу, которая была не такая, как в селе — там бывала грязь после дождя, а здесь были камни или гладкие (асфальтированные) дорожку. И в комнатах было лучше: просторнее, удобнее, а пол «шумел», когда кто-нибудь проходил по комнате, я ощущала стук шагов, и мне это нравилось. Короче говоря, мне нравилось у этого дяди, и я твердо решила защищаться, если меня будут заставлять садиться в фургон.
Многих других подробностей этого утра я, конечно, не помню, однако ясно помню, что меня и дядю тетя куда-то посылала с корзиной, в которой лежали какие-то продукты и вещи. И я поняла: мы должны идти или ехать куда-то, но куда? Мы долго шли по улицам с дядей и тетей. Потом тетя попрощалась со мной и с дядей, а он взял меня на руки и понес куда-то. Мне казалось, что дядя как будто карабкался наверх, а потом спустился вниз и опустил меня на поп, а ветер, который сильно дул, вдруг прекратился. Значит, мы вошли в дом.