– Что «она»? – ощерившись, повернулся он к Ромке. – Ходила? Пугала?.. Совсем уже пробки перегорели?! – Василий схватил и подбросил четырёхпалую бледную руку. Рука безжизненно шлёпнулась на пол. – Это же кукла, понимаешь, кук-ла!..

Ромка зачарованно смотрел на громоздящееся у ног тело, и всё время казалось, что вот сейчас оно пошевелит бледными пальцами и медленно-медленно начнёт поднимать голое слепое лицо.

Василий встал и огляделся со злобой и отчаянием. Уж лучше бы это был труп…

– Надо же! – ядовито выговорил он. – Морды нет, зато… – Тут он, спохватившись, оглянулся на Ромку, но, сообразив, что все слова тому давно уже известны, назвал орган по имени. – Как нарисованная!..

Ромка смотрел на него с тоской и завистью: судя по всему, железный человек Василий был напрочь лишён воображения.

– Ладно, – словно сжалившись над впечатлительным спутником, сказал тот. – Бог с ней. В конце концов, не наше это дело… Пошли дальше.

Уже в дверях он бросил через плечо недовольный взгляд в сторону так и неосмотренного «предмета неправильной формы», даже поколебался, не вернуться ли. Не вернулся. Что-то подсказывало Василию, что впереди их ждёт ещё чёртова уйма подобных, а точнее – ничему не подобных предметов…

И предчувствие не обмануло. Беззвучно вспыхивал свет, расплывались под ногами смутные тени, лезли в глаза какие-то уродливые то ли заготовки, то ли обломки: нечто вроде двуногой табуретки с шишковатым сиденьем, потом пригорок дурно пахнущего (если надавить) желтоватого ветхого поролона. И наконец койка.

Вернее это была даже не койка, а грядушка от неё с огрызком рамы. Вся какая-то вывихнутая, словно металл долго и тщательно выгибали, уродуя с любовью каждую деталь по очереди… Однако внимательный осмотр, произведённый Василием, показал, что всё не так. Во-первых, грядушка и часть рамы представляли собой как бы единую отливку. Во-вторых, никто ничего не уродовал – всё говорило о том, что кровать была именно такой с момента изготовления. Прутья, например, при всём желании не могли бы идти параллельно, потому что расстояние между ними вверху и внизу было разное, как, впрочем, и длина самих прутьев.

Кроме того, создавалось впечатление, что недостающая часть койки не отпилена и не отломана, а как бы отъедена, ну, скажем, личинкой насекомого – на эту мысль Василия натолкнули желобки и ямки, какие остаются обычно в бревнах после жучка-древоточца. Точно такая же резьба по металлу обнаружилась и на одной из уцелевших ножек. Иными словами, койку пробовали глодать и с этой стороны…

– Ни фи-га себе!.. – сказал Ромка в соседней комнате, и Василий встревоженно поднял голову. Судя по тону высказывания, ничего страшного за стеной найдено не было, но лучше бы, конечно, по комнатам не разбредаться.

– Ну что там ещё? – недовольно спросил Василий.

Ромка появился в проёме, и в руках у него была… Василий моргнул и поднялся. Книга. Серый увесистый томик с золотым тиснением.

– Вот… – растерянно пояснил Ромка. – Валялась…

Василий взял книгу и тупо уставился на обложку. Лев Толстой. «Анна Каренина». Осмотрев и ощупав переплёт, невольно покосился на вывихнутую койку. Та же история… Такое ощущение, что томик выпустили с чудовищным браком: крышка – пропеллером, корешок – вогнутый, даже толщина вверху и внизу – разная.

– Внутри… – почему-то шёпотом подсказал Ромка.

Василий раскрыл томик на середине и вновь моргнул. Сначала показалось: что-то со зрением. Внезапная близорукость или что-нибудь ещё в этом роде. Ни одной строчки прочесть было невозможно – буквы расплывались, как на промокашке, крохотными серыми пятнышками. В состоянии, близком к панике, Василий полез в начало книги. На первой странице значилось: «Глава 1. Все счастливые семьи счастливы одинаково. Все несчастные семьи несчастны по-разному. Всё смешалось в доме Облонских. Стива проснулся…» Далее буквы теряли очертания, и строки шли бессмысленными полосками до конца страницы.

Василий принялся лихорадочно листать. Бумага была рыхлая и толстая, как блин, – увесистый томик состоял из каких-нибудь полусотни страниц. И на каждой – одно и то же… Лишь однажды серые пятнышки обрели очертания и сложились в ясную, вполне определённую фразу: «У Вронского была красная шея…»

– Ты что-нибудь понимаешь? – в недоумении спросил Василий – и вдруг умолк.

«Туп… туп… туп…» – негромко, но явственно отдавалось по гулким тёмным комнатам. Кто-то опять шёл босиком – только походка на этот раз была другая: нетвёрдая, вроде бы даже пьяная.

Василий без стука положил книгу на пол и взялся за кобуру. Плохо, что этаж был сквозным, – шаги доносились как бы из трёх проёмов сразу.

Оба замерли, вслушиваясь, хотя, честно говоря, пора было уже не вслушиваться, а всматриваться.

Первым увидел Ромка. Зрачки его расплылись во весь раёк, и он закричал, как подстреленный заяц.

Василий крутнулся волчком – и чуть не выронил пистолет. На его глазах из мрака, заполнявшего проём, вылепились вздутые переваливающиеся бёдра, колышущиеся ядра грудей и бледный слепой отросточек головы.