Они сидят передо мной, родители, позволившие своей дочери уехать. Отдавшие насовсем трогательную хорошенькую девочку, которая плакала и билась в истерике ПЯТЬ дней, зная, куда ей придется ехать. И они — Наби и его жена — знали, куда через пять дней уедет их дочь.

Знали и молчали. Лишь отобрали часы — зная, что там, в Москве, эти девочки, которые соберутся на стадионе «Лужники», наденут на правую руку часики. Чтобы по ним определить, кто есть кто, отличить друг дружку в толпе.

Эти часики на правой руке — их опознавательный знак. Знак принадлежности к определенному сообществу.

А ведь как она просила их о помощи! Своих собственных родителей. Теперь, вспоминая об этом, Наби плачет, отворачиваясь, чтобы вытереть слезы.

— Она хватала за руку мать, когда ей приказывали сесть в машину. Рыдала… Спрятаться хотела, убежать…

Марина надеялась вернуться, но все же прощалась с ними — в записке: «Я люблю вас, что бы ни случилось».

Разве не ясно, что это — прощание?

А они — струсили. Не смогли вытащить, отвоевать. Наверное, потому, что сами увязли во всем этом дерьме.

Информация, которую узнаю позже: Наби Бисултанов — один из членов ваххабитской структуры, не идейный боевик, нет — просто маленький человек, работавший то ли курьером при перевозке денет то ли просто каким-то связным. Когда он пытался отойти от своего нелегального прошлого, ему не дали сделать это просто так. Наби за все расплатился любимой дочерью. Ее забрали, как только она стала взрослеть и хорошеть. Взял «в жены» один. Потом, попользовавшись, отдал своему другу. А папа молчал. Папа был слишком мелкой пешкой в этой большой шахматной игре.

Я аккуратно, как бы невзначай, интересуюсь:

— Наби, она такая светлая, улыбающаяся. Как же она могла взорвать невинных людей, ведь на ней был пояс с взрывчаткой. Как могла пойти на убийство?

Он отводит глаза в сторону, сжимает кулаки, судорожно соображает, что можно, а что нельзя сказать. Наконец выдавливает:

— Никогда. Никогда никого она не смогла бы убить. И не должна была. Им просто нужны были девочки. Так им надо было. Все, больше я ничего не знаю.

— Так почему вы все-таки не заявили в милицию, когда ее увезли?

Он смотрит на меня, словно спрашивая: «Вы что, ничего так и не поняли?!» И произносит вслух:

— Человек, который вывозил ее из Чечни, был одет в милицейскую форму. Имел при себе спецпропуск…

Вот она, самая главная причина, по которой искренне любивший свою дочь Наби все же не полез в эту мясорубку. Связи людей, забравших Марину, с российским МВД; а у того загадочного человека, приехавшего за Мариной, был спецпропуск, который имеют лишь члены штаба по проведению контртеррористической операции в Чечне (ФСБ, МВД и Минобороны).

…30 сентября. Солнечно. Пошел шестой день с того момента, когда на правой руке Марины появились часики на металлическом браслете. Я вижу, как она молится, сидя в дальнем углу комнаты. Во дворе сигналит машина. Марина вздрагивает. По спине пробегает холодок от необратимости происходящего. Стук в дверь. Эта перепалка с родителями будет совсем недолгой. Ее затолкают в машину, а напоследок в заднем стекле она увидит мать — сжатую в комок, прикрывшую рот ладошкой, плачущую и напуганную.

Словно полароидный снимок — этот осенний день, испуганная мать, туфли, аккуратно стоящие возле входной двери. Рисованный орел на развалинах автобусной остановки. Золотые деревья.

«Мир таким, каким он был раньше, никогда уже не будет», — понимает она.

Рядом с ней на заднем сиденье сидит взрослая женщина, та самая, которую она знала и доверяла много лет. Эта женщина должна сдать Марину с рук на руки и получить свой гонорар. Но Марина, конечно, об этом не знает. Она верит ей. Слабо, но верит, что через десять дней после всего она вернется домой. Может, она даже сможет остановить войну. Дело в том, что Марине озвучили ее задание еще пять дней назад — тогда, когда она пришла домой с часиками на правой руке. Ей сказали, что нужно будет участвовать в спецоперации по остановке войны в Чечне. Марина знала, что операция очень рискованная. Ее предупредили об этом, сказав, правда, что есть риск, но вернуться должны все.

Марина не очень-то в это верила. Она боялась. Боялась страшного костюма, в который ее должны будут одеть, той роли, которую она должна будет играть. Уж как-то все зловеще…

Но и поделать она ничего не могла. В Хасавюрте — там, где собирали и остальных людей, — ей сказали, что это задание очень важное и что приказ получен от самого амира Шамиля Басаева.

Марина — 19-летняя девочка — всю жизнь была зависима от мужчин. От отца, которого в семье боготворили, потом от мужей. Она — женщина, которая должна подчиняться мужчине. Так ее воспитывали.