На четвертом по счету он останавливается и протягивает мне все:

— Держи — ка, — говорит он. — Я больше не могу… Я продолжаю их разглядывать. Должен признаться, для этого нужны крепкие нервы. Между нами говоря, я ожидал увидеть обыкновенную похабщину. Но это совсем не то. Господи! Нет!.. Чтобы кто — то мог делать эти фотографии хладнокровно!

Две первые — снимки хирургической операции. По — научному это называется овариектомией, или как там зовется удаление яичников? Но это совсем не похоже на стерильный вид операционной. Все представлено в деталях.

Остальные… остальные еще хуже. Я не смог бы их описать — мне никогда в голову не приходило, что человеческую плоть можно искромсать до такой степени.

Какое — то время мы не произносим ни звука. Гари, наконец, откашливается и говорит мне:

— Здесь есть за что посадить на электрический стул организатора и бросить в тюрягу изрядное количество помощников.

— Ты не думаешь, что это всего — навсего обычная хирургия? — спрашиваю я.

Он смеется в ответ, но очень невесело.

— Мне доводилось видеть снимки операций. А это… у этого есть определенное название. Это самая натуральная вивисекция. Такое обычно проделывают в научных лабораториях над обезьянами и морскими свинками, но я не могу тебе сказать, что за существо лежит на столе на двух последних фото.

— Посмотри — ка остальные, — предлагаю я.

— Благодарю, — едва шепчет Гари. — Мне и этого довольно.

Он размышляет.

— Эти снимки сделаны там, куда тебя возили сегодня ночью, — произносит он с уверенностью. — Ты говорил, что там было что — то вроде операционной?

— Да.

— Таких подпольных операционных не должно быть так уж много, — заключает он.

— Есть немало психиатрических больниц — наркологические клиники, заведения, где помогают свихнуться. — понимаешь, о чем я?

— Рок, — говорит он, — нужно обязательно узнать, где ты был ночью. Я уже говорил, что у меня есть идея на этот счет, и мы сейчас же проверим, насколько она верна, но у нас остается еще один шанс.

— Какой? — интересуюсь я.

— Ты не разглядел людей, которые ворвались к Лему?

— У меня не было времени.

— Если они ничего не нашли, а мы знаем, что это так, потому что конверт в наших руках, они отправятся к тебе.

— Тем хуже для моего интерьера, — замечаю я.

— Сейчас мы поедем к тебе, и ты попытаешься их разглядеть. Есть шанс, что среди них может оказаться тот человек, который дал тебе наркотик.

— Это была бы слишком большая удача… — говорю я.

— Вполне вероятно, — отвечает Гари, — что, если это та же банда, они предпочтут послать кого — нибудь, кто знает тебя в лицо.

Гари наклоняется и дает шоферу новые указания.

— А если они уже там, если они уже поднялись ко мне? — спрашиваю я.

Он улыбается.

— Не беспокойся, я не заставлю тебя идти за ними следом.

Мы останавливаемся у моего дома. Они еще не подъехали, так как вблизи не наблюдается ни одного автомобиля. С минуту Гари смотрит на меня странноватым взглядом.

— Скажи — ка, — произносит он, — ты помнишь, какой вывод ты сделал недавно?

— Да, — отвечаю я все еще с гордостью, но слегка обеспокоенный выражением его лица.

— Что, по — твоему, доказывает, что те, кто напали на Дефато, и те, что явились в «Сламмер», из одной банды?

Я на минуту задумываюсь и понимаю, что он имеет в виду. Убийца Петросяна обязательно должен принадлежать к группировке, которая соперничает с его бандой. Если те, кто пытался ограбить труп Петросяна, — его друзья, то вполне вероятно, что те, кто напали на «Сламмер», — дружки его убийцы. Да, эти два нападения могли совершить разные гангстеры. Я чешу в затылке.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — говорю я. И это звучит менее задорно.

Он качает головой и почти сразу же выходит из машины. В боковом зеркальце появляется автомобиль. Он замедляет ход, затем отъезжает. Ложная тревога. Гари наклоняется ко мне через дверцу и говорит:

— Я подожду в парадной, — он указывает на дом, возле которого мы остановились. — Если мы оба останемся в такси, это будет выглядеть подозрительным. Поэтому ты останешься здесь, чтобы опознать того типа. Если кто — нибудь придет, то это будут именно они — те, кто знают тебя в лицо. Неясно лишь одно: они за или против Петросяна.