В последующие годы произошло изменение в его образе работы. Так, в одном из писем к Абрахаму в 1914 году он писал: «В прошедшие годы у меня был иной образ работы. Я имел обыкновение ждать, пока мысль ко мне придет. Теперь я прохожу половину пути ей навстречу, хотя и не знаю, нахожу ли я ее сколько-нибудь быстрее».

Его изменения в настроении едва ли хоть сколько-нибудь находились под его сознательным контролем. Сам он так выразил это: «Я никогда не был способен руководить работой своего интеллекта, поэтому время моего досуга абсолютно потеряно».

Его настроения, без сомнения, в основном вызывались неизвестными сдвигами в его бессознательных процессах. На них также влияли определенные сознательные факторы: загрузка практической работой и различные беспокойства по поводу его экономического положения. Правда, существует очевидная связь между этими двумя процессами, но они ни в коем случае не являются идентичными. Фрейд нуждался в стимуляции, получаемой от своей работы, и не умел использовать свободное время, которое у него иногда появлялось в связи с отсутствием работы. Когда он принимал десять пациентов в день, то говорил, что это, возможно, слишком много, но: «Я делаю самые большие успехи, когда у меня очень много работы». Однако здесь важно отметить следущее: счастье и благосостояние не влияли на продуктивность его работы, которая зависела от довольно неприятного, бушующего внутри расстройства. Сам он так высказал это: «Я был очень ленив, так как не возникало умеренного количества несчастья, необходимого для интенсивной работы».

Настроения Фрейда оказывали схожие воздействия на присущие ему способности к написанию. Несмотря на свойственные ему беглость речи и ясность стиля, его уверенность в своей способности хорошо писать была подвержена довольно частым колебаниям, и в этом отношении Флисс являлся довольно строгим критиком. Так же, как его способность к работе довольно существенно нуждалась в определенной степени несчастья — не слишком большого, но и не слишком малого, — его способность к писанию требовала того же. Забавный отрывок, который относится к одной из частей его книги «Толкование сновидений», сообщает нам следующее: «Мой стиль в этом отрывке является плохим, так как я слишком хорошо чувствовал себя физически; для того, чтобы хорошо писать, мне следовало быть до некоторой степени несчастным».

В эти годы Фрейд очень много читал, о чем свидетельствует его библиотека. Он, конечно, давно уже с головой ушел в немецкую классику и часто ее цитировал. В его переписке время от времени встречаются ссылки на те книги, которые он читал, но они могли воспроизвести лишь частицу того, что он в действительности прочел. Среди множества книг, упоминаемых им, есть книги Готфрида Келлера, Якобсена, Мультатули, Ги де Мопассана, Клейнпауля, Данте, Вазари («Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих») К. Ф. Мейера, Фридьюнга («Борьба за господство в Германии»), Лайстнера («Загадка Сфинкса»), «Илиада» Шлимана. Когда он читал пьесу Шницлера «Парацельс» то сказал следующее: «Я был изумлен, видя, что такой писатель знает об этих вещах».

Его наблюдение (уже ранее сделанное французскими исследователями), что все классические симптомы истерии, перечисленные Шарко, уже были полностью описаны за сотни лет до него писателями в припадке одержимости, привело Фрейда к интенсивному чтению литературы XVI–XVII веков на эту тему; это явилось окончательным доказательством того, что эти симптомы не могут быть результатом предположения, проистекающего от какой-либо нынешней медицинской теории. Одна из причин его недовольства тем, что ему приходится работать над своей монографией для Нотнагеля, заключалась в том, что она отнимала его время, когда он хотел изучать «Молот ведьм» Фрейда особенно поразил тот факт, что те сексуальные извращения, которые дьявол практиковал на своих поклонниках, были идентичны тем историям, которые рассказывали ему его пациенты о своем детстве, и он мимоходом высказал предположение о том, что такие извращения являются унаследованным остатком древнего семитского полурелигиозного сексуального культа. Мы видим здесь, что Фрейд довольно рано стал придерживаться точки зрения Ламарка, которую разделял впоследствии на протяжении всей своей жизни.

Кое-что еще может быть сказано о жизненных целях Фрейда в это десятилетие, как непосредственных, так и более отдаленных. Кроме мирского желания быть хорошо обеспеченным для того, чтобы быть независимым и иметь возможность путешествовать, у Фрейда имелось честолюбивое желание включить свои открытия о вытеснении и т. п. в состав психопатологии, а затем повсеместно ввести эти идеи в обычную психологию, которая посредством этого трансформируется в новую науку, которая будет называться мета психологией.

Природа такого честолюбия была довольно ясна Фрейду. Уже за месяц до появления «Очерков об истерии» он писал: «Человек, подобный мне, не может жить без какого-либо любимого занятия, без поглощающей страсти: фактически, если использовать выражение Шиллера, не может жить без тирана, и именно таким тираном стала моя страсть. Ибо, служа ей, я не знаю меры. Этой страстью является психология, которая была для меня далекой заветной целью, и теперь, когда я вошел в близкий контакт с неврозами, она стала намного ближе. Две цели не дают мне покоя: первая — как будет выглядеть теория психических функций, если ввести в нее количественные соображения, разновидность экономического рассмотрения нервной энергии; и вторая — извлечь из психопатологии то, что она может дать для обычной психологии».

В 1896 году он писал Флиссу: «Если нам обоим будет отпущено еще несколько лет спокойной работы, мы непременно оставим после себя нечто, что оправдает наше существование. При этой мысли я чувствую в себе силы для того, чтобы терпеливо переносить все ежедневные огорчения и нелегкий труд. В молодости я не стремился ни к чему иному, кроме как к философскому знанию, а теперь нахожусь на пути к удовлетворению этого страстного желания путем перехода от медицины к психологии. Мне приходилось заниматься терапией против своей воли».