Упав вниз, я во второй раз потерял сознание.

Первым, кого я увидел, когда пришел в себя, был Лоцман. Он сидел на полу лицом ко мне, и из его горла струйкой бежала кровь. Он хрипел и что-то силился сказать. Во всяком случае, мне так показалось. Губы его мелко тряслись. А потом он как-то весь обмяк, голова свесилась набок, и он застыл, привалившись к стене. Кровь перестала бежать.

Я сидел на скользком от крови полу, одежда моя была залита блевотиной, вокруг меня лежали мертвецы. Не помню, сколько прошло времени… Минуты? Или часы? Наконец я поднялся и снова полез на чердак. На мое счастье, я никого по дороге не встретил.

Я сидел в «голубятне», наблюдая сквозь пыльное стекло, как танцуют огоньки над крышами, не сознавая, что это зарево пожаров рвется в небо, истребляя особняки торговых кварталов. Стекло было мутным, грязным, с пыльной паутиной и мертвыми мухами в углу. Пальцем я начертал на стекле формулу Леонардо, чтобы не забыть. Иногда я повторял ее про себя. Потом проваливался в сон, больше похожий на беспамятство. Потом меня будил шум на улице. Крик, визг, женский монотонный вой. Плач детей. Я не видел, что там происходит. И слава богам синевы, что не видел. У меня не было ни еды, ни воды. Но на другой день пошел дождь. А возле трубы стояло небольшое корытце – там крыша протекала. Я пил эту воду с серым осадком на дне и ждал, когда кто-то другой – уже не Леонардо – сумеет загнать свою волну в башню и утвердить Пелену своего закона.

Тут же на «голубятне» я нашел какой-то старый таз и использовал его как парашу. Чтобы меньше воняло, я прикрывал таз куском фанеры. Воняло все равно. Испачканная в блевотине одежда высохла и теперь стояла колом. Голодная судорога сводила живот так, что я чуть не кричал от боли. На третий день боль притупилась. Я знал, что это плохой признак, покинул свое убежище в «голубятне» и сполз вниз, зная, что в доме вполне может кто-то быть. Но голод заглушил все чувства. Даже страх. На кухне я нашел пару сморщенных яблок и разбросанные сырые овощи. Картошку брать не стал, взял морковь и репу – их можно грызть сырыми. В своей комнате в сундучке я хранил сладости и печенье. Но комната была разгромлена, а сам сундучок исчез. Кто-то польстился на нехитрый мальчишеский скарб. В комнате Лоцмана все было так же перевернуто вверх дном, но в щели между стеной и сломанной кроватью уцелели несколько сухарей и бутылка лимонада. И еще я нашел футляр для оправы с вытесненным золотом именем «Леонардо». Футляр был пуст. Я отыскал старый холщовый мешок, сложил туда свои сокровища и двинулся назад к лестнице. И тут я столкнулся с тем типом. Это был не волк, а шакал – он перебирался от дома к дому, пока улицы еще не запрудила синева, и подбирал последки. Брал то, что не взяли убийцы. Он был чуть-чуть выше меня и ненамного старше. Но я был голоден, и все тело после долгого сидения наверху казалось чужим, ватным.

В руках у шакала тоже был мешок, куда объемистее моего.

Шакал оскалился, демонстрируя гнилые зубы, и указал на мою добычу:

– А ну, давай сюда.

Я кинул ему мешок под ноги.

– Что еще есть?

Я сунул руку в карман.

Он рванулся ко мне, взял за горло.

– Без глупостей.

Он думал, у меня нож. Но я вынул из кармана белый комок. Шакал подумал, что это кружева. Так все в первый момент думают.

– Отлично.

Он забрал их. И тут я сделал оборот кистью, отдавая через браслет приказ своим червякам. Мои послушные белые черви впились ему в руку и заскользили под кожей вверх и вверх.

Шакал завизжал и отпустил меня.

Я рванулся наверх, но тут же остановился. Оглянулся. Шакал корчился на полу, бил ногами и хватался за горло. Я мог остановить своих червей, всего лишь подняв руку с браслетом. Но я стоял, плотно сжав губы, и наблюдал, как он умирает. Потом, опомнившись, все же поднял руку с браслетом и, поворачивая браслет, зачем-то сказал:

– Замри…

Как будто порождения синевы могли меня слышать!

Черви прекратили свою работу, но шакал по-прежнему катался по полу, держась за горло, и с губ его струилась алая кровь – скорее всего, мои твари прогрызли ему легкое. Я не стал ждать, когда он умрет. Схватил свой мешок, потом, поколебавшись, мешок шакала и кинулся наверх, на чердак.

Первым делом я занялся трофейным мешком. Среди вещей шакала припрятана была еда – немного сыра, ветчина, галеты. Початая бутылка вина. Серебряная ложка, браслет с бирюзой. Еще какие-то мелочи. Женская шелковая блуза, в одном месте разорванная. Я поднес ткань к лицу, понюхал и в ужасе отшвырнул ее – показалось, что меня окатило болью и ужасом женщины – той, с которой эту блузку сорвали. Отбросил, да, но при этом испытал против воли сладострастное возбуждение. Я выпил вина, заел сыром и сразу же охмелел. Я сидел на своей «голубятне» и глупо хихикал.

– Леонардо, ты дурак, – бормотал я. – Если бы ты обратил внимание на мой дар. Если бы велел мне наготовить много-много пены, я бы мог оборонить тебя и твоих людей лучше любой стражи. Мы бы уже взяли Двойную башню и прекратили хаос. Ты бы стал магистром, а я…

Я заснул, ничего не опасаясь и ни на что не надеясь.

Через два дня хаос кончился.

Я думал, что самое страшное позади. Я ошибся. Через несколько дней меня сунули мордой в тазик с концентратом, и я навсегда лишился лица.

На площади Ста Колокольчиков стояли три огромных грузовика. Толстяк в свободном кожаном плаще, засунув руки в карманы, наблюдал, как мастеровые заколачивают ставни и двери в его доме. На севере острова за хребтом Редин-гат лежит Внутреннее море, и вокруг него – прекрасное побережье с виноградниками и виллами. Я был уверен, что у этого типа есть вилла на побережье, и туда он сейчас направлялся, рассчитывая вернуться после завершения драки и дальше заниматься своим делом: торговать, менять любовниц, веселиться в ресторанах. Он был уверен, что не пропадет при любой власти.