Я вижу все лучше и лучше.

— Кто вы? — спрашиваю я тихо.

— Донна Уотсон… бедная Донна Уотсон, — отвечает она.

— Донна… это Фрэнк.

Она начинает смеяться низким хрипловатым смехом, таким жутким, что у меня холодеет спина.

— А это… — продолжает она, — это Джон Пейн, некто Джон Пейн… вернее тип, которого звали Джоном Пейном…

Мне становится страшно. У нее очень выразительный вид.

— Донна, — говорю я, — успокойтесь. Ну, что случилось? Мы выберемся отсюда.

— Как Джон, — отвечает она. — Парень, которого звали Джон Пейн, пока Луиза Уолкотт не порезала его бритвой.

Одним рывком мне удается встать на ноги, оперевшись лопатками о стену.

— Донна, — говорю я. — Ради всего святого, заткнитесь и перестаньте пороть всякую чушь.

Голова ее снова падает, и она замолкает. Я стою, словно деревянный, — они здорово меня отдубасили.

Прыжками добираюсь до Джона, если это действительно он. Он лежит рядом с Донной, руки его, как и у меня, связаны за спиной, лицо все белое. На нем светлый костюм, на брюках — кровь. Громадное расплывчатое пятно. Вокруг него тоже кровь. Он буквально плавает в луже крови.

— Он мертв, — говорит Донна — Он вопил минут двадцать и умер. Она убила его одним взмахом бритвы.

— Хватит, Донна.

В эту минуту я слепо ненавижу Луизу Уолкотт, мне хочется разорвать ее на куски.

— Донна, — говорю я, — мы должны выбраться отсюда.

Она смеется низким зловещим смехом.

— Ты, Фрэнк, — выговаривает она, — ты тоже отведаешь бритвы. А я — каленого железа. Железный болт, раскаленный на паяльной лампе… Она засунет мне его вот сюда…

— Донна, мы выберемся отсюда.

Я смотрю, как связаны мои ноги. Веревки довольно толстые, но это ничего.

— Перекатывайся к окну, — говорю я.

Она не понимает.

— Перекатывайся по полу и ложись под окном, — повторяю я.

Она делает, как я сказал.

— Я сейчас разобью стекло, нужно заглушить звон, — объясняю я. — Осколки посыпятся на пол.

Я тоже подбираюсь к окну, стараясь прыгать как можно тише.

Я надавливаю на стекло. С наружной стороны жалюзи опущены, как я вам уже говорил, — это просто везение.

Я всем телом наваливаюсь на стекло. Только бы не услышали шум. Трррах… — оно раскалывается. Большой осколок падает на Донну и впивается ей в спину. Она вздрагивает всем телом, но не произносит ни звука.

— Теперь отодвинься, — говорю я. — Только без шума.

Она послушно откатывается в сторону. Я занимаю ее место. Мне удается протиснуть ботинки по обе стороны оставшегося осколка. Лодыжки мои тесно прижаты друг к другу, и нужно, чтобы стекло прошло меж них, когда перережет первый виток веревки. Я начинаю осторожно поднимать и опускать ноги.

Готово. Один виток падает. Остальные — на месте. Каждый из них перевязан узлом, придется резать все по очереди.

Я чувствую, как кусочки моего мяса остаются на осколке, пока я орудую лодыжками, но только крепко сжимаю зубы. Дело движется — четвертый, пятый… Все.

Ноги мои свободны Попробуем их согнуть. Делаю несколько движений. Это удается мне с большим трудом. Но что такое? В коридоре раздаются шаги. Быстренько сгибаю и разгибаю ноги.

— Ляг на место, Донна, — поспешно говорю я. — Не шевелись. Лежи как мертвая.

Я сажусь на корточки рядом с ней. Дверь открывается. Входит женщина. Я наблюдаю за ней сквозь опущенные ресницы. Это лицо мне знакомо.

Луиза Уолкотт.

Она одна. Закрывает за собой дверь.

В руке у нее что-то блестит. Бритва. На ней шикарное черное платье с глубоким вырезом. Красива как никогда и в такой же степени сволочь.

— Вот так-так, — говорит она. — Нам стало жарко? И мы начинаем бить стекла… А может, мы собрались позвать на помощь?

Она хохочет.

— А тебе сейчас будет еще жарче, Донна Уотсон, — говорит она.

Затем она подходит к Джону Пейну.

— Он мертв? — спрашивает она. — Забавные твари эти мужчины, не могут жить без своих прелестей.

А каким тоном все это произносится! Ну и мегера! Она направляется в мою сторону.

— Сейчас мы тебя тоже малость подрежем, птенчик, — говорит она. — А то ты тут засиделся. Ложись. Это всего лишь закуска.

Я не двигаюсь. Она подходит поближе. Разглядывает свою бритву.

— Она не очень острая, — замечает Луиза. — Затупилась о Джона.

— Почему вы хотите насладиться столь приятным зрелищем в одиночку? — спрашиваю я. — Что, в этом доме больше нет любителей?