— Нет, дорогой. Думаешь, что, вспомнив коридоры, я вспомню остальное? Мою жизнь, родителей? Нет, не так. Эта память… я сама плохо понимаю… все ускользает, уплывает во тьму, едва я начинаю думать об этом… не память… какое-то желание… оказаться там, где… я не знаю, Джош… Боже, какая я глупая…

— Не плачь, Кэтти, ты слишком много плачешь…

— Мне так плохо…

— Перестань, пожалуйста, ты сама говорила, что со мной тебе хорошо…

— Да, потому что ты заставляешь меня забыть!

— Забыть — что? Ты же говоришь, что ничего не помнишь! Что ты забываешь рядом со мной, если…

— Я забываю не о своем прошлом, Джош, а о том, что…

— Что? О чем ты забываешь, Кэтти?

— Не помню… Я же говорю — забываю… С тобой мне становится хорошо.

— Мне с тобой — тоже, Кэтти.

— И если бы не это черное небо над головой. Оно удручает меня. Оно… Мне хочется плакать, и я ничего не могу с собой поделать.

— Пойдем ко мне домой, Кэтти. Пока построят замок, ты можешь приходить ко мне…

— Не могу, зачем ты предлагаешь то, что невозможно?

— Но почему? Почему?

— Джош, я тебе объясняла…

— Ничего ты не объяснила, Кэтти! Ты говорила «нет», и на все мои просьбы был только этот ответ, который…

— Но только такой ответ и возможен, поверь мне.

— Почему?

— Не спрашивай, я не знаю.

— Где ты проводишь дни?

— Дни? Я… Я ухожу под утро, потому что… Так надо, Джош. И вечером я…

— Да-да, но где ты днем? Это ты должна помнить, верно?

— Помнить… Должна, да. Ты прав, но почему ты меня мучаешь? Мне с тобой хорошо даже здесь, под этим ужасным огромным небом, я почти перестаю… а ты задаешь вопросы…

— На которые ты не хочешь ответить!

— Господи! Ты ревнуешь? Ты думаешь, что днем я с кем-то…

— Да! То есть я так не думаю, это просто смешно так думать, но ведь днем с тобой происходит что-то такое, о чем ты не хочешь говорить, неужели ты не понимаешь, как важно мне знать…

— Зачем? Я хочу тебе рассказать, Джош, правда, я, конечно, прекрасно помню, что делаю, когда здесь день и светит солнце, но…

— Что?

— Не знаю… Я хочу рассказать, но… не умею… я… вот сейчас… открываю рот, чтобы сказать, как я… и не могу произнести ни слова…

— Может, это гипноз?

— Гипноз?

— Тебе знакомо это слово? Или ты забыла слова, чье значение тебе знать не положено?

— Я не знаю, что такое гипноз, Джош. Это слово… Оно страшное.

— Не плачь, Кэтти, ты опять плачешь. Перестань, пожалуйста, я больше не буду тебя ни о чем спрашивать. Если ты не хочешь говорить, вспоминать…

— Хочу! Если бы ты знал, как я хочу этого!

— Да-да, верю. Ты хочешь. Давай поговорим о другом.

— О другом? Давай.

— Сэм обещал, что твой замок будет готов раньше, чем наступят холода. И прежде, чем окончательно ляжет снег, ты сможешь…

— Мне не холодно, Джош. Но я должна…

— В замке ты будешь чувствовать себя лучше, верно?

— О! Не то слово, Джош! В замке… Ты понимаешь… Я обязана приходить туда, где нашла свою смерть!

— Разве так приятно вспоминать об этом?

— Это не воспоминание, Джош, это… совсем другое. Связь, понимаешь? Долг. Пуповина. Да, именно пуповина. Два мира связаны. Мир до и мир после. Что у них общего? Только граница, Джош. Умирая в одном мире, рождаешься в другом…

— И ничего не помнишь ни о том мире, ни об этом…

— Что ты сказал?

— Ничего…

— Умирая здесь, рождаешься… тоже здесь, но иначе. И это «здесь» становится границей, понимаешь? Только приходя сюда, ощущаешь себя…

— Кем? Человеком? Призраком? Женщиной? Ты ощущаешь свое тело? Чувствуешь, как у тебя бьется сердце? Или оно не бьется? Ты дышишь или тебе не нужен воздух? Ты можешь любить, значит, чувства у тебя остались, настоящие человеческие чувства, то, что ощущает женщина, когда видит мужчину?

— Столько вопросов…

— Господи, Кэтти, я спрашиваю тебя об этом каждую ночь, и ты еще ни разу…

— Зачем нам говорить об этом, почему мы не говорим о главном?

— Я люблю тебя, Кэтти, это ты хочешь услышать?