— Значит, она действительно… — проговорила Катарина, и во взгляде ее засветилось беспокойство.

— Нет, подожди… Конечно, есть мир призраков, но, понимаешь, и наш мир — не один, их множество, как много ветвей на стволе дерева. Каждой ветви реальности соответствует свой призрачный мир. И если ветви перепутались… Может случиться так, что призрак попадет не туда, где он… она… погибла, а в другой мир, тот, где осталась жива, потому что… Ну, не знаю, любое событие может произойти, а может не произойти, верно? Я мог успеть схватить тебя за руку, а мог не успеть… Я успел в этом мире, а в другом — нет. Она… она пришла на то место, где погибла… там, а оказалась здесь, где… Прости, я не очень понятно говорю, да? Я и сам плохо понимаю, но мне кажется, нет, я почему-то уверен, что так и есть на самом деле.

— Значит, действительно она…

— И время в разных мирах тоже переплетается, в одном уже наступила зима, а в другом еще продолжается лето… Господи, я представляю, что ты чувствовала, когда оказалась совсем не там и не тогда… И ничего не могла понять… А я тоже… Я знал, что это судьба, такое понимаешь сразу, но понятия не имел, как это…

— Джош, — сказала Катарина, прерывая его монолог, в котором каждое слово было понятно, а смысл ускользал. — Джош, о ком ты говоришь?

— Прости, — пробормотал Мейсон. — Не обращай внимания. Я… Я люблю тебя, Кэтти.

— Меня? — спросила Катарина. — А может, ее? Ту, о которой все говорят? Ту, для которой ты построил замок? Ради которой развелся? С которой проводил… проводишь все ночи?

— Я сделал это для тебя!

— Джош! Эта женщина… Ты любишь ее!

— Тебя! Это ведь ты! Как ты не понимаешь… Твоя душа, твоя суть. Это… Это настоящее, то, что внутри нас. Я полюбил твою душу, твою…

— Ты полюбил призрака, привидение!

— Тебя, Кэтти. Она… Ты, только другая. Из того мира, в котором ты… она…

— Я хочу ее видеть, — сказала Катарина.

— Кэтти… Я знаю: она не придет больше.

— Я должна ее увидеть, — упрямо повторила Катарина. — Я скажу ей…

— Самой себе? — спросил Мейсон. — Не нужно, Кэтти.

— Уходи, — сказала Катарина, отвернувшись к стене. — Я не хочу тебя видеть.

Она лежала, закрыв глаза, до тех пор, пока Мейсон не покинул палату.

Вечером он позвонил в больницу справиться о здоровье Катарины Хатчингс. «Ей намного лучше, — сказал низкий голос, Мейсон даже не смог определить — мужской или женский. — Завтра, вероятно, ее выпишут».

В полночь Мейсон стоял у подножия лестницы, ведущей на чердак, крепко держался за перила и ждал. Он хотел, чтобы Кэтти пришла. Он хотел сказать ей, что многое понял за этот долгий день. Кое до чего додумался сам, кое-что пришло ему, как озарение, а кое-что подсказала Кэтти… Катарина. Он хотел сказать, что теперь их ночные встречи приобретут совершенно другой — правильный — смысл. И если уж так получилось, что душа Кэтти… погибшей Кэтти… оказалась из-за какого сбоя в законах мироздания не в своей, а в чужой реальности, то это не случайно, это потому, что человек… мужчина… должен сначала полюбить душу, не оболочку, а суть, и тогда это — настоящее.

Он ждал, а Кэтти не приходила. Часы пробили полночь, потом час, потом еще сколько-то… Потом Мейсон обнаружил, что сидит на нижней ступеньке лестницы, положив голову на руки. Должно быть, он спал. В коридоре стоял странный запах — то ли ладана, то ли какой-то болотной плесени, то ли еще чего-то, что невозможно описать словами: чего-то ушедшего, былого, неосуществленного, забытого, но тем не менее вечного и неистребимого.

Неужели Кэтти приходила, пока он спал? Невозможно, решил он. Просто чудится.

Мейсон прошел в спальню и, не раздеваясь, повалился на кровать. Ему казалось, что, когда он заснул, в комнату сквозь закрытую дверь вошла Кэтти. Не прозрачный призрак, а настоящая, из плоти и крови. Постояла над ним, погладила по голове… И никуда не ушла. Осталась. Навсегда.

Он проснулся с ощущением, что рядом с ним в постели лежит женщина, подушка сохраняла запах ее духов, она с головой накрылась одеялом и…

Мейсон вскочил — конечно, он был в спальне один. И в то же время…

«Мы с тобой муж и жена перед Богом».

Это было написано красным фломастером на белой стене.

Кэтти?

Мейсон покачал головой. Почерк был его, фломастер лежал на полу, ящик тумбочки открыт, там — Мейсон знал — лежала коробка фломастеров, купленных на прошлой неделе, и в ней не хватало красного.

Он сам написал это. Когда? Он не помнил.

В больницу он поехал, не дожидаясь, когда появятся Коллинз и миссис Турнейл. Катарины в палате не было, грузная женщина в белом перестилала постель.

— Мисс Хатчингс… — начал Мейсон.