Муса расспросил торговцев и узнал, что Тимур вне всякого сомнения направился к Герату, видимо, чтобы найти у Малика прибежище. После чего тут же перебрался из крепостных стен на тот луг, о котором вел речь Тимур, где, как повествует хроника, «расстелил ковер пиршества и сорвал печать с кувшина возлияния». Но сына с несколькими сотнями людей оставил в Карши.

Тимур на новой лагерной стоянке прождал около недели, дав караванам время достигнуть Карши, потом ускоренным маршем вернулся к Аму. И, не останавливаясь у реки, послал коня в воду и переправился на другой берег, сорок всадников осмелилось последовать за ним.

За прочими были отправлены лодки, — когда они появились на другом берегу, сорок смельчаков осыпали их насмешками. Ту ночь люди Тимура провели невидимыми с дороги — а на рассвете двадцать человек было послано задерживать всех направлявшихся в Карши путников. Когда солнце зашло, все сели на коней и всю ночь ехали по безлюдной равнине к колодцу в окрестностях Карши. Пробыли там дотемна, скрываясь в зарослях полыни и тамариска. Всех людей Мусы, появлявшихся у колодца, брали в плен, Тимур приказал пленникам и своим людям делать веревочные лестницы. С наступлением темноты они сели на коней, взяв лестницы, но оставив пленников под охраной.

— Мы двигались очень быстро, — сказал Джаку, — и с нами не все наши люди. Это очень важное предприятие, поэтому надо бы продвигаться медленно, не идя на излишний риск.

— Веди людей медленно, — согласился Тимур, — а я поскачу вперед осмотреть стены и выбрать место для лестниц.

В сопровождении всего двух людей он скакал, пока сквозь ветви деревьев не замаячили башни. Там всадники спешились. Один из воинов остался с конями, а Абдулла, слуга Тимура, не захотел покидать его. Они шли, пока не увидели перед собой блеск воды в крепостном рву. Прислушались, но из города не доносилось ни звука.

Идя краем рва, они вышли к месту, где над ним проходил открытый водопровод крепости — каменный желоб, в котором было по колено воды. Тимур влез в него, Абдулла следом. Переправясь через ров, они очутились на узкой полоске земли под крепостной стеной.

Тимур шел по ней, пока не достиг деревянных ворот. Несколько минут прислушивался, потом постучал в них. Что за лихость толкнула его на это, непонятно. Во всяком случае, он обнаружил, что ворота замурованы изнутри и возле них никого нет.

Продолжая красться дальше, Тимур в конце концов обнаружил место, где в стене наверху образовался пролом, легко доступное. Показал Абдулле и удостоверился, что слуга сможет найти его снова. После этого вернулся к коню и поскакал к своим людям, ждавшим невдалеке от стен. Сорока трем он приказал охранять лошадей, — оставив в штурмовом отряде примерно сотню.

Тимур снова покинул их и вернулся к пролому. Абдулла подводил к каменному желобу отдельные группы, затем повел их на другую сторону рва. Они обнаружили Тимура сидящим на стене, оттуда он отдавал им команды, что делать.

Несколько человек пошло обезвредить стражу с внутренней стороны стен. В тот предрассветный час они нашли всех часовых Мусы спящими. В самой крепости произошла небольшая схватка, но Тимур собрал там всех своих людей и — уже всходило солнце — приказал затрубить на башне в трубы.

Все жители Карши подскочили с постелей, бросились на плоские крыши домов и узнали, что означает эта неожиданная побудка. Захваченные врасплох беки Мусы, не представляя, какими силами располагает Тимур, явились в крепость изъявить покорность и после разговора с ним согласились присоединиться к нему. Только сын Мусы оказал сопротивление, защищая собственный дом. Но когда его подожгли через окна, вышел с повешенной на шею саблей и сдался.

Тимур похвалил его смелость, но оставил в Карши — а остальных членов семьи Мусы отправил к нему на луг.

— Счастливая судьба нашего повелителя принесла нам этот город, — говорил потом Джаку. — И мы, его приверженцы, приумножили свою славу.

Впоследствии ему казалось чуть ли не чудом, что Тимур смог отстоять Карши от многотысячной армии Хуссейна. В сознании тех людей и победа, и поражение зависели от Аллаха. Достопочтенный Саинаддин и его муллы постоянно твердили им об этом.

Но эти повелители Татарии были неисправимо изменчивыми; они часами просиживали, как завороженные, перед грязным дервишем, который, беснуясь, вопил им о святынях и чудесах мусульманского рая; в иные минуты поносили всех священнослужителей: «Двое мулл равны одному мужчине; один мулла ничем не лучше женщины».

Их беспокоили видения. Они садились на коней и устремлялись в бегство от предзнаменований дурного сна или дурной приметы. Однако, сталкиваясь в бою с неизбежной смертью, сбрасывали шлемы и выкрикивали, что пусть другие завидуют минуте их славы. Они очень дорожили личной честью, стыд для их натуры был мучительнее любого наказания. «Что такое выгода без чести?» — повторяли они арабскую поговорку.