— По ясе Чингисхана никто из нас не может быть правителем; надо избрать кого-то из потомков Чингиза, а Тимура его правой рукой.

После этих слов поднялся аскет, прозванный Отцом Благодеяний, и огласил выбор духовенства.

— По закону Мухаммеда, — начал он, — его приверженцы не могут быть в подчинении у вас, неверных{13}. Что до Чингисхана, он был жителем пустыни, который насилием и саблей покорил мусульман. Ныне же сабля Тимура не уступит Чингизовой.

И продолжал обращаться к воинам, пока их безмолвная задумчивость не сменилась воодушевлением.

— Все вы бежали от Хуссейна, прятались в пустыне. И не покидали своих убежищ, пока против него не выступил Тимур. Он не просил вашей помощи для победы над своим врагом, не просит ее и теперь. До сих пор я обращался к вам как к татарам, но вы еще и мусульмане. И я, потомок внука Мухаммеда, держа совет с другими потомками и наставниками истинной вера, видел в Тимуре повелителя Мавераннахара — и более того, всех равнин Турана.

Говорило так духовенство не потому, что Тимур являлся ревностным последователем Мухаммеда. Он один был способен, покончив с хаосом, восстановить порядок и противостоять северным ордам, давним врагам ислама. Мнение простых воинов, не желавших никакого другого правителя, сделало избрание Тимура неизбежным.

На другой день все правители и старейшины племен явились к шатру Тимура и встали перед ним на колени, потом взяли его под руки и подвели к белому войлоку, на который он воссел как их владыка и повелитель. Это был древний монгольский ритуал. Таким образом люди в шлемах приносили клятву верности.

Но в этой своеобразной коронации приняло участие и духовенство. Зайнуддин ходил от одного военачальника к другому с Кораном в руках и требовал дать клятву не повиноваться никому, кроме Тимура. Мы бы назвали это жестом покорности, признания. Но для тех людей такой жест значил очень много.

Отныне воин Тимур будет эмиром Тимуром, и они будут есть его хлеб. Верность ему будет их честью, а измена покроет позором их имена и их потомков. Тимур теперь будет судьей в их спорах, хранителем их владений. Если он обманет их ожидания, они будут вправе созвать новый совет и выбрать нового эмира.

Встав на ковре перед новым эмиром, Зайнуддин возвысил голос:

— Волею Аллаха ты станешь одерживать победы; ты будешь набирать силу, и через тебя будет набирать силу ислам.

Однако у человека, сидевшего, выпрямясь, на покрытом белым войлоком невысоком троне из черного дерева, шумно спорящие бухарские аскеты и группа сеидов, которым полагалось стоять ближе всех к нему по правую руку, вызывали только улыбку. В его облике не было ничего исламского; он был с невыбритой головой, в доспехах — кольчуге с широкими наплечьями и черном, инкрустированном золотом шлеме, спускавшемся на шею.

Своим новым вассалам Тимур раздарил все, что имел, кровных лошадей, одеяния, оружие, богатые седла. Вечером он отправил к их шатрам подносы с едой и фруктами. И сеиды, пришедшие к нему в шатер выказать свое расположение, стали возражать против такой щедрости.

— Если я правитель, — ответил он, — все богатства принадлежат мне. Если нет, какой прок беречь то, что имею?

На другой день Тимур назначил новых управителей, военачальников, членов своего совета. Эмир Дауд получил в управление Самарканд и стал главой дивана, или совета. Эмир Джаку, из племени барласов, уже седой, был удостоен знамени, права бить в барабан перед Тимуром и был назначен одним из тавачи, или адъютантом.

В списке минбаши есть имена двух чужаков, монгольского и арабского происхождения — Хитаи-багатур и Шейх-Али-багатур.

С самого начала было ясно, что фаворитов у эмира Тимура не будет. Многие, как Зайнуддин, имели право приходить к нему в любое время, но влияли на него не больше, чем все остальные. Все бразды правления Тимур держал в своей руке и позволял давать себе советы, но не навязывать свою волю. Эта целеустремленность была необычной для азиатского монарха и неожиданной для Тимура, до тех пор беззаботно относившегося к своим частным делам.

И он незамедлительно расправлялся со всяким противодействием. Сторонники Хуссейна были разбиты до того, как двор Тимура покинул Балх, пленников заковали в цепи или обезглавили, их укрепления сжигали или сносили, пока все не были уничтожены. Тимур пристально наблюдал за джете, и теперь в северные горы ежегодно отправлялись войска с приказом беспощадно пускать в ход оружие и огонь. Он явно считал, что лучший способ защиты — нападение. И обнаружил, что джете не так сильны в обороне, как в атаке.