— Если и с вами что стрясется, — отчаянно закричал консул ему вслед,— я готов... обождите, вот моя карточка!..

Бам!

... Консул остался с карточкой в руке, но то была не карточка доктора Вихиля и не его собственная. «Правительство Венесуэлы имеет честь...» Что такое? «Правительство Венесуэлы принимает к сведению...» Откуда это взялось? «Правительство Венесуэлы принимает к сведению заявление, сделанное министерству иностранных дел. Каракас. Венесуэла». Что ж, пускай Каракас — какая разница?

Прямой, как Джим Таскерсон — теперь он, бедняга, наверное, тоже женат,— снова полный бодрости, спускался консул по калье Никарагуа.

В доме уже не слышно было шума воды из ванной: в мгновение ока он привел себя в порядок. Схватив у Консепты под носом поднос с завтраком (прежде всего он тактично добавил туда бутылку со стрихнином), консул, придав своему лицу невинное выражение, словно человек, совершивший под шумок ловкое убийство, вошел в комнату Ивонны. Там было чисто и светло. Ивонна, подложив руку под голову, дремала на кровати, застеленной ярким индейским покрывалом.

— Ну вот!

— Ну вот!

Журнал, который она только что просматривала, валялся на полу. Консул, слегка потупясь над подносом с апельсиновым соком и печеными яйцами, отважно подошел, преодолевая смятение чувств.

— Хорошо ли ты тут устроилась?

— Спасибо, превосходно.

Ивонна с улыбкой взяла у него поднос. Она выписывала популярный астрономический журнал, и с обложки на консула взирали с насмешкой купола обсерватории, темные, в золотых нимбах, похожие своими очертаниями па шлемы римских воинов.

— «Племена майя, — прочел он вслух, — достигли немалых успехов в астрономических наблюдениях. Однако система Коперника была им не известна». — Он бросил журнал на кровать, непринужденно опустился на стул, закинул ногу за ногу, сложил руки и сидел в странной безмятежности, поставив стакан со стрихнином на пол возле себя. — Откуда она могла быть им известна?.. А мне нравятся их «блуждающие» годы. Их календарь тоже не мешает знать! А какие у них прелестные названия месяцев: Поп. Во. Сип. Соц. Сек. Шюль. Йашкин.

— Мак,— сказала Ивонна со смехом.— Ведь у них есть месяц мак, правда?

— Есть йаш и сак. И вайеб: он-то и нравится мне всех больше, месяц всего из пяти дней.

— Однажды ты датировал расписку первым сипа!..

— Но что толку от всего этого? — Консул хлебнул стрихнина, не уверенный, что им полезно запивать виски ирландской фирмы «Берк» (та бутылка, наверное, теперь в гараже отеля «Белья виста»). — Это я о человеческих знаниях. Едва ли не первое покаяние, какое я на себя наложил, состояло в том, чтобы вызубрить наизусть все философские куски из «Войны и мира». Это, понятное дело, было еще до того, как я превзошел премудрости кабалистики и выучился повторять их, как мартышка с Антильских островов. Но, как выяснилось на днях, из всей книги «я только и помню, что у Наполеона ляжка подергивалась.

— А ты не съешь что-нибудь? Ведь ты же, наверное, умираешь с голоду.

— Я уже закусил.

Иконна, с аппетитом уплетая завтрак, спросила:

— А какова конъюнктура?

— Том слегка не в себе, потому что у него конфисковали какую-то недвижимость не то в Тласкале, не то в Пуэбле, а он уже надеялся, что пронесло. Обо мне они еще не составили мнения, а я ушел в отставку, так что мое положение двусмысленно.

— Значит, ты в самом деле...

— К слову, я должен перед тобой извиниться за свой наряд — да я еще и весь в пыли,

— смотреть тошно, а ведь по случаю твоего приезда я мог бы надеть хоть пиджак!

Консул улыбнулся в душе своим интонациям, такими «английскими» они невольно стали в силу причин, открыть которые он не мог.

— Значит, ты в самом дело ушел в отставку!

— Да, бесповоротно! И теперь я подумываю принять мексиканское подданство и поселиться среди индейцев, как Уильям Блэкстоун. Но ты понимаешь, мешает привычка зарабатывать деньги, хотя это, конечно, тайна, покрытая мраком для постороннего... — Консул любовно оглядел картины, висевшие на стенах, большей частью акварели, написанные его матерью и запечатлевшие кашмирские пейзажи: невысокая ограда из серого камня, а за ней, под купой березок и высоким тополем, могила Лаллы Рук; дикий, буйный ландшафт, в котором смутно проглядывало что-то шотландское; теснина, ущелье в Гугганвире; река Шалимар здесь особенно походила на Кам: вид издалека, из долины Синд, на Нанга-Парбат вполне мог быть написан на веранде этого дома, и Нанга-Парбат сошел бы за старика Попо...— Для постороннего,— повторил он,— и столько всяких тревог, раздумий, предчувствий, материальных забот, феодальных пережитков...

— Но...— Ивонна отодвинула поднос с завтраком, достала из сумки, брошенной у кровати, сигарету и, прежде чем консул успел поднести ей спичку, прикурила сама.

— Другой, конечно, уже сделал бы это!

Ивонна курила, откинувшись на подушки... Но потом консул едва слышал ее — а она говорила спокойно, разумно, смело, — чувствуя, как в его душе совершается нечто необычайное. На миг он увидел корабли на горизонте, под черным, плоским, несуществующим небом, и повод как следует напиться (пускай он напьется один-одинешенек, это все равно!) ускользал и вместе с тем приближался, и это могло быть, это было только — господи боже! — единственное его спасение...