Джеффри спит, сказала Ивонна без малейшего намека, отметил про себя Хью, на то, что он пьян. — Но почему твоя газета не взяла хлопоты на себя?

— Ну, это muy complicado [87] ... Из Штатов я послал в «Глоб» предупреждение, что ухожу от них, но ответа не получил...

Обожди, дай-ка я тебе помогу...

Ивонна пыталась убрать непокорный побег бугенвилеи, стлавшийся по каким-то ступенькам, которых он никогда раньше не замечал.

— Стало быть, ты знал, что мы в Куаунауаке?

— Оказалось, что стоит мне приехать в Мексику, и я убью сразу несколько зайцев... Но, конечно, меньше всего я ожидал, что тебя здесь уже не будет...

— А сад ужасно запущен, правда? — спросила вдруг Ивонна.

— По-моему, тут все просто великолепно, если учесть, что у Джеффри давным-давно нет садовника. — Хью наконец спрапился с упрямым побегом — битва на Эбро проиграна из-за меня! — и очистил ступеньки; Ивонна, хмурясь, сошла но ним вниз и остановилась, рассматривая олеандр, который выглядел не глиптом гадко и даже еще не отцвел.

– А твой друг действительно скотовод или он тоже переоделся ковбоем?

— По-моему, он контрабандист. Я вижу, Джефф рассказал тебе про Вебера? — Хью усмехнулся. — Я сильно подозреваю, что он торгует оружием. Но как бы там ни было, мы с ним разговорились в погребке «Эль Пaco», и я узнал, что он как-то сумел поладить со скототорговцами и намерен доехать на их грузовике до Чиуауа, это было ловко придумано, а дальше лететь самолетом в Мехико. Ну, вот мы и полетели из какого-то городка со странным названием, что-то вроде Кусиуриачик, и, поверишь ли, ни на секунду не переставали спорить — он оказался из числа американцев полуфашистского толка, служил в Иностранном легионе и бог весть еще где. Вообще-то он хотел добраться до Париана, а поэтому велел летчику сесть вон на том поле, где мы и высадились. Недурное путешествие я совершил.

— Хью, как это на тебя похоже!

Ивонна с улыбкой смотрела на него снизу вверх, сунув руки в карманы брюк и широко, по-мужски, расставив ноги. Ее высокая грудь явственно обозначилась под блузкой, расшитой какими-то птицами, цветами и: пирамидами, которую она приобрела или привезла специально ради Джеффа; и Хью, снова почувствовав щемящую боль в сердце, отвернулся.

— Пожалуй, надо было мне пристрелить этого bastardo [88] безо всяких разговоров; впрочем, он хоть и скотина, но не из самых худших.

— Париан иногда виден отсюда.

Хью пронизал воздух тоненькой струйкой дыма.— Не правда ли, в том, что Джефф сейчас спит, есть какой-то неистребимый английский дух или что-то в этом роде? — Он шел по аллее вслед за Ивонной. — А вот здесь поработала моя машина.

— Джефф всю ночь был на балу в пользу Красного Креста. Бедняга, он валился с ног от усталости. — Они шли, покуривая, и чуть ли не на каждом шагу Ивонна мешкала, выпалывая какой-нибудь сорняк, а потом вдруг остановилась и долго глядела на клумбу, которую совершенно заполонили уродливые ползучие растения. Господи, как прекрасен был раньше этот сад. Поистине райские кущи.

Тогда давай уйдем подальше от ада. Прогуляемся, если ты не устала.

Он услышал храп, захлебывающийся, тяжкий, страдальческий, но сдержанный и краткий: безмолвный зов Англии, давно погруженной в сон.

Ивонна быстро огляделась, словно опасаясь, что Джефф, словно камень из катапульты, вылетит в окно вместе с кроватью, если он спит у себя, а не на веранде, помедлила в нерешимости.

— Я ничуть не устала,— сказала она весело и сердечно. —

Прогуляемся... — И первая пошла по дорожке. — Пойдем, что ж ты стоишь?

Он невольно залюбовался ею, обнаженной, посмуглевшей кожей щек и рук, желтыми брюками, ярко-алыми цветами на блузке, завитками каштановых волос возле ушей, изящными, быстрыми движениями ног, обутых в желтые босоножки, которые, казалось, не ступали по земле, а танцевали, реяли в воздухе. Он догнал ее, и они снова пошли вместе, посторонившись, чтобы не наступить на длиннохвостую птицу, внезапно упавшую к их ногам, как стрела на излете.

Теперь эта птица важно шествовала впереди по обезображенной рытвинами дорожке, мимо сорванных с петель ворот, где ее настиг красно-белый фазан, словно пират, несущийся на тех парусах, и последовал за ней дальше, по пыльной улице. Они смеялись над птицами и могли бы сказать друг другу при иных обстоятельствах что-нибудь вроде: «Любопытно, где теперь наши велосипеды?» — или: «А помнишь кафе Робинсона в Париже, где столики расставлены под деревьями прямо на улице?» — но сейчас этого нельзя было вымолвить.

Они свернули влево, по дороге, которая вела за окраину города. Дорога круто сбегала под уклон. Внизу виднелись лиловые холмы. Почему я не чувствую горечи, подумал он, почему ее нет и в помине; но она была тут как тут: это новое, щемящее чувство впервые посетило Хью, когда остались позади стены дипломатических особняков и калье Никарагуа превратилась в труднопреодолимое нагромождение камней и скопище рытвин. Здесь Ивонне едва ли пригодился бы ее велосипед.

— Но чего ради, Хью, тебя понесло в Техас?