— На охоту за оклахомцами. Это тамошние сезонные батраки, вот я и двинул сперва в Оклахому. Решил тиснуть про них статейку в «Глобе». А уж оттуда перебрался в Техас, на это самое ранчо. Там я прослышал о беженцах из засушливых районов, их не пропускали через границу. — Всюду ты суешь свой нос!

— Я прилетел во Фриско перед самым Мюнхенским соглашением.

Хью взглянул налево, в сторону Алькапансинго, где вдали над тюрьмой вдруг выросла зарешеченная сторожевая вышка и две крошечные фигурки дозорных с биноклями, направленными на восток и на запад.

— Детская забава. Местная полиция любит напускать на себя таинственность, совсем как ты. А где ты был до этого?

Да, вероятно, мы разминулись во Фриско.

Ящерица юркнула с дороги в густую зелень бугенвилеи, за ней другая. У обочины зияло полузасыпанное отверстие с остатками сгнивших креплений, по-видимому, оно тоже вело в шахту, а справа, по крутизне, сползали поля, распластанные вкривь и вкось на обрывистых склонах. Вдали, за полями, он разглядел в кольце гор старую арену и вновь услышал голос Вебера, который в самолете кричал, надрывая глотку, прямо ему в ухо, когда они передавали друг другу граненую бутылочку гаванского рома: Вот и Куаунауак! Во время революции женщин здесь распинали на арене и натравливали на них быков. Шутка сказать! Все уличные канавы были полны кровищей, а посреди рынка поджаривали на вертеле собак. Сперва наделают дел, а потом уж разбираются! Ты прав, черт тебя побери...

Но теперь в Куаунауаке не было революции, и безмятежные лиловые склоны гор, расстилавшиеся перед ними, поля, даже сторожевая вышка и арена дышали миром, словно тут поистине были райские кущи.

— Совсем как в Китае,— сказал он.

Ивонна обернулась к нему с улыбкой, но взгляд у нее был тревожный и растерянный.

— А война? — спросила она.

— То-то и оно. Когда я вывалился из санитарного самолета, а мне на голову посыпались три дюжины бутылок пива и полдюжины журналистов, тут-то я и решил, что климат Калифорнии будет мне полезней. — Хью с опаской покосился на козла, который долго шел следом за ними по правой травянистой обочине дороги, вдоль проволочной загородки, а теперь остановился и взирал на них в своей ветхозаветной гордыне. — Нет, воля твоя, а все это низшие существа, кроме,., берегись!.. Господи, так я и знал... — Козел ринулся на них, и Хью почувствовал вдруг, ужасаясь, теряя голову, резкий толчок; тело Ивонны, прильнувшее к нему, опалило его, а козел с разбегу проскочил мимо, вздымая пыль, круто взял влево, по дорого, за поворот, миновал низкий каменный мостик и скрылся за холмом, волоча оборванную веревку. — Ох уж эти козлы,— сказал он, решительно отстраняя Ивонну. — Подумать только, какой они наносят урон даже в мирное время, когда никто не воюет. — Он произнес это с каким-то тревожным чувством, все еще омрачавшим их общую радость. — Это я уже не про козлов, а про журналистов. Нет такой казни на земле, чтобы достойно их покарать. Разве только швырнуть всех в Малебольхе... Вот, кстати, и Малебольхе.

Так называлось извилистое ущелье, рассекавшее всю окрестность, здесь оно было совсем узкое, но такое величественное, что они сразу же забыли досадную историю с козлом. Они стояли теперь на каменном мостике, переброшенном через теснину. Внизу, под ними, зеленели кроны деревьев, которые росли на крутизне, прикрывая листвой жуткую пропасть. Со дна долетало негромкое смеющееся журчание ручья.

— Если Алькапансинго вон в той стороне, — сказал Хью, — тогда где-то здесь, неподалеку, Берналь Диас со своими тласкальцами переправился и захватил Куаунауак. Великолепное название для джаз-банда: «Берналь Диас и его тласкальцы».... Или ты не успела проштудировать Прескотта, когда училась в университете у себя на Гавайях?

— М-м-м... — невразумительно промычала Ивонна в ответ на этот нелепый вопрос, потом заглянула в ущелье и поежилась.

— Пожалуй, тут у самого Диаса голова закружилась,

— И не мудрено.

— Тут незримо витают призраки издохших газетчиков, они вездесущи, как при жизни, лезут во все щели и уверяют самих себя, что делают это во имя подлинной демократии. Но я позабыл, ведь ты не читаешь газет. Правда? — Хью рассмеялся. — В сущности, Ивонна, журналисты — те же проститутки, только мужского пола, у них продажные перья и продажные языки. Тут я совершенно согласен со Шпенглером. Ого.

— Хью встрепенулся, услышав ненавистный, давно знакомый звук — казалось, где-то вдали разом выколачивали тысячу ковров; потом грохот, словно извергнутый жерлами вулканов, как-то незаметно стал зримым, настилая горизонт, и сразу же его настигло пронзительно визгливое эхо.

— Учебные стрельбы, — объяснила Ивонна. — Опять начинается.

Над горами, как раскрытые парашюты, плыли облачка дыма; с минуту оба они молча глядели вдаль. Потом Хью вздохнул и принялся скручивать сигарету.

— Один мой знакомый англичанин сражался в Испании, и думается, он все еще там, живой или мертвый. — Хью лизнул языком бумажку, склеил края и прикурил, табак вспыхнул горячим, жадным огоньком.

— Вообще-то о его гибели сообщали уже дважды, но всякий раз он появлялся целый и невредимый. Поехал туда в тридцать шестом. Когда ожидалось наступление Франко, он лежал в университетской библиотеке за пулеметом и читал Де Куинси, которого прежде у него не было случая прочесть. Правда, насчет пулемета я, кажется, заврался: вряд ли они имели хоть один пулемет. Англичанин этот был коммунистом, и лучшего человека мне, пожалуй, не доводилось встречать. Он очень любил красное анжуйское вино. А в Лондоне у него была собака по кличке Гарпократ. Тебе, верно, и в голову не приходило, что у коммуниста может быть собака по кличке Гарпократ?

— А тебе приходило?

Хью поставил одну ногу на перильца моста и созерцал свою сигарету, которая таяла на глазах, словно хотела, подобно человечеству, поскорей себя истребить.

— А еще один мой друг уехал в Китай, но не знал, на что китайцы ему нужны, а может, они не знали на что он им нужен, и тогда он отправился в Испанию добровольцем. Его убило шальным снарядом, в бою он даже побывать не успел. А у себя дома оба они жили припеваючи. Им незачем было грабить банк...— Он беспомощно смолк. — Кстати, знаешь ли ты, что я побывал в Испании?