— С чего бы?

— Не ведаю, Милок…

— Может, опять хитрость?

Весь день с левого берега ратные люди, большие и малые, взирали тревожно на правый. Понять-уразуметь ничего не могли. И диво ли? Поредело заметно ордынское войско. Мало того. Не было и намёка единого, что оно собирается воевать русский берег.

Подле котлов возились там долее обычного. А после принялись заниматься хозяйством: чинить телеги-повозки, крепить шатры, лошадей, быков и верблюдов мыть и чесать. Собинка возле пушки пребывал безотлучно. Не сводил глаз с ордынского берега. Ждал какого ни то подвоха.

Однако время шло, а перемен не было.

К середине дня сказал Никифор:

— Отдохни чуток. Не торчи столбом на берегу. Коли и удумали что — не здесь.

Герасим поманил:

— Обедать пора.

— Ладно, — согласился Собинка. — Только ты заместо меня стань подле Вепря.

Ночь укрыла оба войска. По берегам горели костры.

Недоумевали русские: чего притих враг? Смущаясь духом, выставили крепкую стражу. И на чуткий ночной покой отошли с оружием.

Проснулся Собинка. Высоко над головой светит солнышко. Набегают на него тёмные тучи-облака. Под осенним ветром шумят-стонут деревья.

Не вдруг сообразил, где он. А вспомнивши, что на Угре-реке пушкарём при грозном Вепре, вскочил, точно ужаленный. Огляделся испуганно. Понять ничего не может. Лежит себе спокойно на телеге Никифор, накрывшись от холода кожушком. Герасим возле костра кашеварит.

— Отчего не разбудил? — спросил сердито.

— А для чего? — улыбнулся Герасим. — Ты на правый берег взгляни-ка!

Посмотрел Собинка на ордынскую сторону. Что за диво! И там тихо. Тоже костры дымятся. Ходят неспешно люди. Скотина щиплет скудную осеннюю траву.

— Что это они? — удивился.

— Неведомо… — развёл руками Герасим.

Началось удивительное дело.

Стояли на Угре друг против друга два огромных войска. Каждое на своём берегу. И ни одно не стремилось перейти реку.

Выскакивали ордынские всадники к самой воде. Кричали обидные слова. Спрашивали:

— Отчего великий князь не платит выхода-дани? Глупый человек — плакать будет!

Грозились разор учинить русским землям.

А дни шли. И всё оставалось по-прежнему.

Стреляли из луков одни. Другие отвечали. Да вяло. Ровно для порядка. Дабы не забыть, что идёт война.

Даже Собинка пальнул однажды из Вепря. Никифор оговорил:

— Пошто тратишь напрасно заряды? Одному богу ведомо, что ждёт впереди. Ты бы, пока тихо, проведал дядьку своего да Евдокима.

Собинке сделалось совестно. Дядька Савелий, ладно. Не любил его Собинка. А вот Евдокима забыл — худо.

С неохотой оставлял пушку. Однако понимал: сейчас, в затишье, навестить своего друга удобнее всего.

Легко сыскал шатёр великого князя Ивана Ивановича, хотя и не близко, верстах в трёх от мысочка, на коем приютили Вепря. Евдокима и дядьки Савелия там не нашёл.

Пребывают оба, сказывали, при ставке самого великого князя Ивана Васильевича.

До ставки великого князя Ивана Васильевича Собинке пришлось изрядно потопать. Располагалась она в городке Кременце. Была богаче, чем у Ивана Молодого. И людей важных подле неё более.

Евдоким с радостью встретил Собинку.

Дядька Савелий скользнул-сверкнул глазками:

— Племянничек объявился! Слава те, господи! Наслышаны о твоих подвигах. Сам государь Иван Васильевич справлялся.

— Будто бы? — не поверил Собинка словоохотливому дядьке.

— Верно, — подтвердил Евдоким. — Доложил ему Савелий, как ты в нужный часец отогнал ордынскую сотню выстрелом метким из пушки.

Понял Собинка немудрёную, однако верную дядькину хитрость. Предстал тот пред высокими очами с доброй вестью. Дабы через неё и племянника напомнить о самом себе. А всё одно лестно Собинке. Знает о нём теперь грозный великий князь Иван Васильевич. И не по причине пустой — по ратной заслуге. Обрадовался Собинка и даже чуток возгордился тайно.

Виду не подал, однако. Спросил:

— Дела-то как? Чего татары стоят на месте? И мы почему их не трогаем?

Дядька Савелий потрепал племянника по плечу:

— Не наша забота. На то начальные люди есть. Они свою службу справляют. Мы — свою.

Евдоким предложил Собинке:

— По старой памяти, проводи-ка до той рощицы!

Отошли шагов полсотни. Объяснил:

— Дядька он твой, Савелий. А не лежит у меня к нему душа. Корыстный. К сильным льнёт и ластится. Норовит взять поболее, а дать поменее. Не люблю таких…