— Тащи сюда!

Добротной оказалась шапка. Примерил Савелий. Точно на него сшита, ладно сидит. Похвалил сына:

— Сметлив и родителя чтишь. Похвально сие. Молодец!

Дед не Авдюшке — Собинке велел:

— Погляди-ка, может, там ещё чего найдётся.

— Чур, моя добыча! — воскликнул Авдюшка. Опередил Собинку — и в кусты.

Дед не стал останавливать Авдюшку. Усмехнулся только. Словно загодя знал, что выйдет из Авдюшкиного проворства.

Едва Собинка сделал половину пути до кустов, вылетел ему навстречу двоюродный брат. Глаза вытаращены.

— Убитый дяденька там!

— Чего ж ты его с собой не прихватил, как шапку? — спросил дед.

— На что он мне?!

— Айдате посмотрим, — сказал дед. — А ты, Савелий, с храбрецом своим покарауль подводу.

Охотно на то согласился Авдюшкин отец.

Шагах в пятнадцати от дороги за густым орешником лежал человек. Лицом вниз, руки раскинуты. Будто в последнюю минуту хотел обнять родную землю. Был он в дорогой, сильно порванной одежде нерусского покроя, босиком. Выше щиколоток ноги в крови.

— Чего это у него? — тихо спросил Собинка.

— Следы от колодок. Верно, бежал из ордынского плену, — ответил отец и перекрестился. — Царство ему небесное!

— Погоди хоронить, — сказал дед.

Присел на корточки. Бережно перевернул незнакомца с живота на спину. Увидел Собинка: рубаха у того порвана, залита кровью и наискось через всю грудь от плеча тянется запёкшаяся рана.

— Ишь, как его, беднягу… — сочувственно заметил дед. — Дорогонько досталась воля.

Застонал ордынский пленник:

— Пить…

Дед глянул без слов — кинулся Собинка к повозке за сулеёй, глиняным сосудом, в котором хранился дорожный запас воды.

Авдюшка к нему:

— Чем поживился?

Собинка рукой махнул — стрелой обратно.

С жадностью припал незнакомец к сулее. Пил захлёбываясь. Словно много дней капли воды во рту не было. А напившись, опять впал в беспамятство. Обмяк. Лицо тёмное. Щёки впалые. Скулы торчат. Глаза провалились.

Дед приказал Григорию:

— За ноги бери, да осторожнее. Я возьму под руки. Собинка придержит голову.

Бережно подняли раненого. Донесли до подводы.

— Эва, подарочек… — пробурчал Авдюшкин отец. — Помрёт, кто будет в ответе?

Авдюшка тоже скривился, по отцову примеру:

— Обуза…

И полетел кувырком от дедовой затрещины.

— Щенок! В кого уродился?!

Захныкал Авдюшка, более для показа:

— Пошто дерёшься…

На отца жалобно посмотрел: дитя, мол, твоё обижают.

Смолчал дядька Савелий. Хоть и изобразил на лице крайнее неудовольствие.

От дороги тряской вновь застонал раненый. Поднял руку, силясь подать знак.

Остановил дед лошадь.

— Ты чего?

— К великому князю… — едва выговорил запёкшимися губами.

Дед покачал головой.

— К господу богу кабы тебе не попасть… — И лошадь вожжой тронул: — Пошёл!

А ордынский пленник своё. Норовит приподняться на телеге. Деда манит рукой.

Дед осердился:

— Ну?!

— Верно говорю, надобно к великому князю…

— На обед зван… — съязвил дядька Савелий. — Без тебя великий князь небось за стол не садится…

— Не болтай! — оборвал дед. И к раненому: — На что тебе великий князь?

— Важная весть…

Дядька Савелий с Авдюшкой шеи вывернули.

— Какая? — спросил дед.

Замолк раненый.

— Что за весть, спрашиваю? — повторил дед.

— Сам скажу великому князю…

— Ну, а ежели помрёшь по дороге, тогда как? — выступил вперёд дядька Савелий.

— Да! — вторил ему Авдюшка. — Что тогда?

Долго молчал ордынский пленник. Наконец под дедовым пристальным взглядом вымолвил:

— Царь… Хан Ахмат на великого князя, на Русь собрался походом… Днями выступает со всей Большой Ордой. Великий князь литовский и король польский Казимир — ему в помощь…

Замерли Собинка и родичи его. Тихо и страшно, словно на кладбище, стало. Только птахи в придорожных кустах и деревьях беспечно посвистывают, каждая на свой лад. Нет им дела до людских горестей-печалей.