— Зато у меня папка есть… Пошёл к великому князю. Обещал вернуться и нас выкупить из ордынского полону… — Вновь набежали слёзы на Катины глаза: — Только долго нету его… Так ведь придёт? Верно? Он меня очень любит, папка мой!

Заныло сердце у Собинки.

«Ах, дядька Савелий… — подумал с тоской и ненавистью. — Что же ты, гадина этакая, наделал?! Ужо вернусь — сочтёмся…»

И к Кате:

— Ты как сюда попала?

— Спряталась потихоньку от злющей царевичевой жены. Когда все ушли, вылезла — и на этот берег…

— Постой, а куда пошли ордынские воины? Какой стороной?

— Не знаю.

— Всё ж таки? — допытывался Собинка.

— Туда куда-то…

Катя махнула красной замёрзшей ручкой в сторону правого берега.

— Да нет, — принялся объяснять Собинка. — Оттуда они пришли. А вот ушли куда?

— Экий ты непонятливый! — сказала Катя. — Откуда пришли, туда и ушли. В степи свои, в улусы. Куда ж ещё?

Смотрит Собинка в синие Катины глаза. Не может ничего понять.

— Все ушли?

— Все.

— И начальные люди тоже?

Кивает головой в платочке Катя. Спрашивает застенчиво:

— У тебя поесть нет ли чего? Хоть хлеба корочки, а?

Захлопотал Собинка.

— У меня, Катя, съестного полно. Айда в землянку! — открыл дверь. — Входи!

— Тепло тут… — похвалила Катя. И пожаловалась: — Застыла шибко и есть очень хочется.

Быстро разжёг костёр Собинка. Дверь чуток приоткрыл, чтобы дымом меньше щипало глаза.

Из Никифоровой сумки достал хлеба, мяса, сала — всё разом.

Вытащил ножик. Отрезал ломоть хлеба и кусок мяса:

— Ешь!

А Катя уставилась на ножик. Глаз не сводит.

— Откуда он у тебя? И кукла откуда? У меня такая же была. Папаня сделал на меня похожую. Только я потеряла…

Выругал себя мысленно Собинка: экий неловкий! Надо же было нож показать, Евдокимовой дочке напомнить про отца.

— Ты ешь, Катенька! — засуетился Собинка. — Я тебе всё-всё расскажу. Покушай спервоначалу…

Кивнула доверчиво Катя.

— Ладно…

Взяла хлеб с мясом, а руки не держат. Закоченели. Схватил Собинка красные ладошки. Принялся оттирать. Поднёс ко рту. Дышать на них стал.

— Эка, ровно ледышки…

У самого из головы не идут татары. Куда делись? Отчего пошли назад? Может, чтобы ударить в обход, с тылу, как говаривали в полках?

Никак не может поверить, что ушёл хан Ахмат обратно в свои улусы, отступился от русских земель. Начал исподволь расспрашивать Катю. Та, когда руки малость отогрелись, накинулась на Собинкино угощение с жадностью.

— Не торопись. Не отнимет никто… — успокоил.

По Катиному сбивчивому рассказу выходило вот что.

Ждал кого-то хан Ахмат, а тот не пришёл.

Сообразил легко Собинка — речь о великом князе литовском и короле польском Казимире.

Тогда пустил своих воинов на грабежи по соседним землям. И то не помогло. Ударили морозы — коням есть нечего. Обносилось, ободралось ордынское войско, стало голодать. Начался мор. Болезнь неведомая, от которой погибло много воинов. Мамка Катина умерла от неё же.

И когда отошли русские войска, решил хан Ахмат и мурзы его и уланы — великий князь Иван даёт поле, хочет сражаться. А на то уже не было сил у Ахмата. Оттого-то пошла, а потом и побежала Орда в свои степи, улусы.

Так поведала Катя, как могла в свои десять лет, об Ахматовом уходе-бегстве.

Вышел из землянки Собинка.

С неба солнышко улыбается. Угра-река, укрытая снегом, сверкает ослепительной белизной.

Весело кругом.

Будто и солнышко светлое, и голубое ясное небо, и белый пушистый снег понимают — ушли, сбежали окаянные злые вороги. Остановили их у своих земель русские полки!

Плывёт над зимней заснеженной Москвой колокольный звон. Праздничный, торжественный.

Вступает в город русское войско, возвращающееся с Угры-реки. Впереди на коне, окружённый стражей и ближними людьми, великий князь Иван III Васильевич.

Среди ратников — старый пушкарь Никифор, Герасим, Андрюшка. Здесь же Собинка. Крепко держит в своей руке маленькую горячую ладошку Евдокимовой дочки Кати. Опасается, как бы не затерялась девочка в ликующей толпе.