Том 4. Классические розы
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

1928

В снегах

Глубокий снег лежит у нас в горах. Река в долине бег остановила. Вся белая, слилась со снегом вилла. И мы одни идем в своих снегах. В устах медлительное: «Разлюбила…» «Всегда люблю!» — поспешное в глазах. Ну да, всегда… Я знаю, снег растает, Под звон литавр взломает лед река. В ней снова отразятся облака, И в рощах жемчуг трелей заблистает. Ну да — всегда! Об этом сердце знает! Иначе снег лежал бы здесь — века!

1927

Серебряная соната

Я стою у окна в серебреющее повечерье И смотрю из него на использованные поля, Где солома от убранной ржи ощетинила перья И настрожилась заморозками пустая земля. Ничего! — ни от вас, лепестки белых яблонек детства, Ни от вас, кружевные гондолы утонченных чувств… Я растратил свой дар — мне врученное богом наследство, — Обнищал, приутих и душою расхищенной пуст… И весь вечер — без слов, без надежд, без мечты, без желаний, Машинально смотря, как выходит из моря луна И блуждает мой друг по октябрьской мерзлой поляне, Тщетно силясь в тоске мне помочь, — я стою у окна.

1925

Не более чем сон

Мне удивительный вчера приснился сон: Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока. Лошадка тихо шла. Шуршало колесо. И слезы капали. И вился русый локон… И больше ничего мой сон не содержал… Но, потрясенный им, взволнованный глубоко, Весь день я думаю, встревоженно дрожа, О странной девушке, не позабывшей Блока…

1927

Поющие глаза

Над калиткой арка из рябины. Барбарис разросся по бокам. За оградой домик голубиный. Дым из труб, подобный облакам. Домик весь из комнаты и кухни. Чистота, опрятность и уют. Подойди к окну и тихо стукни: За стеклом два глаза запоют. Женщина с певучими глазами Спросит, кто любимый твой поэт, И, с улыбкой прислонившись к раме, Терпеливо будет ждать ответ. Назови какое хочешь имя: Будь то Надсон или Малларме, В дом, где облака таятся в дыме, Будешь вхож, назвать себя сумев. Если же ты скажешь: «Что мне в этом! Знать стихов я вовсе не хочу», — Женщина, рожденная поэтом, Вдруг погасит взоры, как свечу. И хотя бы кудри поседели Пред стеклом, скрывающим уют, О твоем тебя не спросят деле Те глаза, которые поют…

1927

На закате

…отдыхала глазами на густевшем закате…

Н. Лесков
Отдыхала глазами на густевшем закате, Опустив на колени том глубинных листков, Вопрошая в раздумьи, есть ли кто деликатней, Чем любовным вниманьем воскрешенный Лесков? Это он восхищался деликатностью нищих, Независимый, гневный, надпартийный, прямой. Потому-то любое разукрасят жилище Эти книги премудрости вечной самой. А какие в них ритмы! А какая в них залежь Слов ядреных и точных русского языка! Никаким модернистом ты Лескова не свалишь И к нему не посмеешь подойти свысока. Достоевскому равный, он — прозеванный гений. Очарованный странник катакомб языка! Так она размышляла, опустив на колени Воскрешенную книгу, созерцая закат.

1928

Солнечный луч

В твою мечтальню солнце впрыгнуло С энергиею огневой, И, разогревшись, кошка выгнула Полоски шубки меховой. И расплескался луч в хрусталиках Цветочной вазы от Фраже, С улыбкой на диванных валиках Заметив томики Бурже… Луч попытается камелии Понюхать, в тщетном рвеньи рьян. Разглядывая рукоделия, Тебе покажет на изъян. Потом (пойми, ведь солнце молодо И пустовато, как серсо!) Чуть-чуть придать захочет золота Недопитому кюрасо… О, солнце марта любознательно, В нем шутка и предвешний хмель! Смотри, сосет оно признательно Развернутую карамель… И все стремится в сердце девичье Бесцеремонно заглянуть: Вместилась в грудь строфа ль Мицкевича, Строфа ль Мюссе вместилась в грудь? И напроказничав в мечталенке, Взглянув кокетливо в трюмо, Запрячется в конвертик маленький, В котором ты пошлешь письмо…

1926

Узор по канве

По отвесному берегу моря маленькой Эстии, Вдоль рябины, нагроздившей горьковатый коралл, Где поющие девушки нежно взор заневестили, Чья душа целомудренней, чем березья кора, По аллее, раскинутой над черной смородиной, Чем подгорье окустено вплоть до самой воды, Мы проходим дорогою, что не раз нами пройдена, И все ищем висячие кружевные сады… И все строим воздушные невозможные замки, И за синими птицами неустанно бежим, Между тем как поблизости — ласточки те же самые, Что и прошлый раз реяли, пеночки и стрижи. Нет, на птицу на синюю не похожа ты, ласточка, На палаццо надземное не похожа изба. Дай рябины мне кисточку, ненаглядная Эсточка, Ту, что ветер проказливо и шутя колебал…

Toila — Valaste

1928

Отличной от других

Ты совсем не похожа на женщин других: У тебя в меру длинные платья, У тебя выразительный, сдержанный смех И выскальзыванье из объятья. Ты не красишь лица, не сгущаешь бровей И волос не стрижешь в жертву моде. Для тебя есть Смирнов, но и есть соловей, Кто его заменяет в природе. Ты способна и в сахаре выискать «соль», Фразу — в только намекнутом слове… Ты в Ахматовой ценишь бессменную боль, Стилистический шарм в Гумилеве. Для тебя, для гурманки стиха, острота Сологубовского триолета, И, что Блока не поцеловала в уста, Ты шестое печалишься лето. А в глазах оздоравливающих твоих — Ветер с моря и поле ржаное. Ты совсем не похожа на женщин других, Почему мне и стала женою.