Бывшие профессионалы, как правило, избалованы большими доходами на воле и не хотят рисковать из-за несущественного, по их стандартам, приработка. «Рисковать» — потому что тюремные правила штата Нью-Йорк строго запрещают заключенным взимать плату за юридические услуги другим арестантам. Даже обнаружение во время обыска чужих юридических бумаг чревато карцером. За «правовыми ассистентами» администрация следит особенно бдительно, периодически обыскивая их отсеки и проверяя, не поступают ли на их личные счета подозрительные денежные переводы. Профессиональные юристы, как и другие «интеллигентные» заключенные, обычно стараются быть на хорошем счету — им дискомфортно, когда приходится что-то скрывать или прятаться.

Совершенно другой тип — арестантский юрист (или, по меткому определению одного русского зека, «лойерок» [11] ). Чаще всего это долгосрочник, иногда многократно судимый, набивший руку на составлении апелляций, жалоб и прошений, знающий на личном опыте самые разные аспекты уголовного законодательства Некоторые «лойерки» имеют много мелких клиентов: один хочет перевестись в тюрьму поближе к дому, другой оспаривает дисциплинарное взыскание, третий добивается диетической пищи. «Л ой-ерок» готов помочь любому за пару блоков сигарет. Есть и юристы, которые берутся только за крупные дела; составление апелляции или подготовку к иммиграционному слушанию. В таких случаях счет идет на сотни долларов. Их с великими предосторожностями на воле передает доверенному лицу «лойерка» семья клиента.

Мне неоднократно приходилось слышать, что некоторые арестантские юристы работают качественнее, чем профессионалы. На воле действительно трудно найти адвоката нужного профиля. Многолетний опыт личного общения с судебными и тюремными инстанциями зачастую формирует у «лойерков» некое шестое чувство, которого лишены корифеи права с Бродвея и Мэдисон-авеню. Арестантские юристы во многих тюрьмах очень жестко конкурируют, иногда используя чисто гангстерские приемы. В тюрьме Ривервью долгое время очень успешно работал белый «лойерок». Потом туда прибыл с этапом новый правовой ассистент-негр, и в спальном отсеке удачливого конкурента случился поджог. Тюремные правила предписывают в таких ситуациях немедленно изолировать потерпевшего в одиночке «из соображений безопасности» с последующим переводом в другую тюрьму. Это и было проделано с белым «лойерком». Правда, поджигатель своей цели не достиг, его кто-то выдал, и он загремел на штрафной режим. В других случаях, однако, от конкурентов вполне успешно избавлялись такими же или еще худшими методами. Я слышал даже о подбрасывании наркотиков накануне обыска.

В советских лагерях некоторые заключенные с художественными способностями могли выжить благодаря покровительству администрации. Солженицын писал о художнике, снятом с общих работ, чтобы рисовать пейзажи и натюрморты для «кума». У Шаламова упоминался музыкант, обучавший пению жену начальника лагеря. В американских тюрьмах их таланты вряд ли бы нашли себе применение: здешние власти не претендуют на любовь к искусству. Зато услуги виртуоза-бухгалтера в Уотертаунской тюрьме пришлись весьма кстати. Все местное начальство ходило к нему со своими декларациями о доходах. Манипулируя чрезвычайно запутанными налоговыми законами США, бухгалтер экономил для тюремщиков сотни и тысячи долларов. В его распоряжение предоставили персональный компьютер, а в качестве вознаграждения выделили лучшее место в почетном бараке, где он мог пользоваться грилем и холодильником.

В Фишкиллской тюрьме я некоторое время обитал в четырехместной камере, где моим соседом был Мелвин Пейнтер, негр из штата Вирджиния, садовник по профессии. К несчастью, несколько лет назад он забросил садоводство, переехал в Нью-Йорк и занялся торговлей крэком. Его довольно быстро взяли; при аресте Пейнтер нанес тяжелое ранение агенту Федерального управления по борьбе с наркотиками. Со сроком от 8 до 25 лет он загремел в нью-йоркскую тюрьму «Ваге Hill» («Голый Холм»). Начальник этого «холма» имел неподалеку дом с обширным, но запущенным садом. Однажды, производя инспекцию тюремного парника, начальник обратил внимание на пейнтеровские грядки. Помимо своих профессиональных талантов, Пейнтер обладал еще и обычной у чернокожих с Юга обходительностью, и в скором времени начальник решил доверить ему собственный участок. Тюремный босс под личную ответственность выписал Пейнтеру допуск для работы за пределами тюрьмы, обычно выдаваемый лишь неопасным заключенным с маленькими сроками. К садовнику, конечно, приставили вооруженного конвоира, но Мелвин и не собирался бежать.

Всего лишь за пару недель, орудуя лопатой и граблями, он сделал из начальничьего сада настоящую конфетку. Восхищенный хозяин сказал Пейнтеру, что он умеет помнить добро, и пообещал в течение года оформить ему досрочное освобождение. Тогдашний губернатор штата Нью-Йорк демократ Марио Куомо предоставил большую свободу действий тюремному начальству, и хозяин Голого Холма собирался, судя по всему, сдержать свое обещание. Пейнтера уже вызвали в тюремную контору и приказали заполнить необходимые анкеты. Не смея и поверить в свою удачу, Пейнтер продолжал самозабвенно трудиться в саду благодетеля. Он в поте лица разбивал новые цветники, клумбы, окучивал фруктовые деревья и начал даже проектировать фонтан. Начальник восторгался: сад его превращался в местную достопримечательность. Тюремные служащие рангом пониже наперебой умоляли шефа уступить им необыкновенного садовника хотя бы на неделю. Начальник тюрьмы, однако, был непреклонен: Пейнтер будет у него в хозяйстве, пока на него не выпишут «вольную», то есть Досрочку.

Эта-то неуступчивость и погубила все. Обиженный на жадного шефа сержант «просигнализировал» в тюремное управление, что начальник «Голого Холма» намеревается досрочно выпустить на свободу особо опасного наркодельца Мелвина Пейнтера, нанесшего увечье сотруднику правоохранительных органов. Донос сделал свое черное дело. Начальнику тюрьмы сообщили, что во избежание расследования ему «рекомендуется» немедленно удалить Пейнтера из-под своей юрисдикции. Креслом начальник, очевидно, дорожил больше, чем садом, и на следующий же день беднягу Пейнтера отправили с этапом в Фишкиллскую тюрьму. Здесь он целыми днями лежал на койке, толстел и жаловался на судьбу.

Практически каждый американский заключенный обязан посещать так называемые исправительные программы. Наркоманы должны прослушать шестимесячный курс по борьбе с пагубными привычками. Этот же курс обычно прописывают и наркоторговцам — очевидно, чтобы они осознали, какой вред обществу приносит их профессия. Если «преступление было совершено в процессе распития спиртных напитков», то заключенного определяют в группу «Анонимные алкоголики». Если человек осужден за убийство или нанесение увечий, его место на курсах «Альтернатива насилию». Существуют специальные программы для женоубийц, сексуальных маньяков и ВИЧ-инфицированных. Ведут программы почти всегда заключенные (иногда под надзором «вольняшек»). К этой категории арестантов в тюрьме относятся одновременно и с завистью, и с презрением. Считается, что «актив» администрация ставит на заметку и помогает им досрочно освободиться. Это далеко не всегда соответствует действительности, но многие заключенные рвутся в активисты даже ради призрачной надежды. Презрение же к ним возникает оттого, что некоторые из этих людей становятся холуями тюремных властей. Когда я работал в Ривервью помощником учителя, то избегал даже относить надзирателю список отсутствующих в классе, поскольку это для них чревато дисциплинарным взысканием. А многие «ведущие» совершенно не стесняются это делать — особенно на курсах для наркоманов, где откровенно поощряется стукачество.