Аршинов В.И.: Да, конечно.

Хоружий С.С.: Вы о коммуникации говорили как о некотором имманентном концепте, который уже внутри проблематики существует.

Аршинов В.И.: Мои ссылки наверное не очень убедительно прозвучали. Это по поводу рекурсии. У нас есть предкоммуникативные, коммуникативные и сверхкоммуникативные какие-то состояния. Я принимаю это замечание, так оно звучит. Но хотелось бы обозначить эту новизну той ситуации, в которой мы находимся и для которой нет необходимости созидания еще одной философской системы. Речь идет о другом. Раньше говорили о синтезе, интеграциях. Эти слова в данном случае звучат тоже неубедительно. Может быть, речь идет о новом синтезе, в основе которого должны лежать предоставления о потенциальности, какие-то новые концепты, которые должны быть введены с самого начала и приняты. Но приняты вот каким образом: мы должны найти тот круг, ту цикличность в наших рассуждениях, то замыкание обратной связи, которое нам позволит говорить о том, что это замыкание существует, что оно реально. Этот цикл рассуждений или несколько циклов нового движения мысли, которые уже растворены в нашей реальности, по моему убеждению надо найти. Но здесь уже надо не изобретать, а надо научиться их видеть, то есть надо найти позиции метанаблюдателей. Мы живем в странном мире наблюдений второго порядка, в мире знаков, которые уже постмодерн обозначил. Не все удачно, но тем не менее. И вот как выйти из этой гипертекстовой ситуации, когда знаки отсылают к знакам, как увидеть еще раз заново вот эту всю ситуацию? Мне кажется, что это все проблема. Я решения ее не знаю, я просто хочу в данном случае указать на нее. Для меня это проблема метакоммуникации. Коммуникация, метакоммуникация, это все выглядит как игра словами, но я вижу эту задачу как коммуникативную задачу. Вот, пожалуй, так.

Хоружий С.С.: Ну, что же, спасибо. Но все-таки мне немножко еще чего-то не хватает. Ради упомянутой вами цикличности, не могли бы вернуться совсем к началу и кратко тезисно обозначить вашу проблему коммуникации, в двух — трех главных атрибутах или предикатах обозначить концепт коммуникации, и к какой философской и системной ситуации этот концепт относится.

Аршинов В.И.: Если вернуться в начало, я повторяю, что поскольку мы в значительной мере движемся к так называемой субъектно-ориентированной онтологии (все-таки я в данном случае употреблю с вашего позволения это слово), то в этом контексте возникает проблема основания коммуникации как обмена состояниями основания.

Хоружий С.С.: К сознанию Вы почти не обращались сегодня. А в резюме оно вдруг появляется.

Аршинов В.И.: Нет, я в начале сказал по поводу состояний сознания. Можно выстроить несколько видов коммуникации и так далее.

Хоружий С.С.: А собственники сознания, которые обмениваются его состояниями, это автопоэтические системы?

Аршинов В.И.: Да, конечно, это автопоэтические системы. Я упустил еще такой момент как культурный контекст, то, что называется культурой, культурной средой. Я вижу саму культуру как тоже состоящую из вот этих автопоэтических единств. То есть она не атомизирована, но она, грубо говоря, зерниста. То есть в принципе вот этой так называемой среды, о которой я говорю, вообще-то говоря в моем видении нет. Я просто не готов внятно ответить на этот вопрос, но просто постараюсь свое видение в данном случае предъявить. Все что я говорил о коммуникации, все это можно относить к среде, опосредованности и так далее, но фактически это тоже автопоэзисы, тоже единицы автопоэтические. Я, например, когда разговариваю с вами, у меня есть ваш образ во мне. И я пытаюсь наладить с вами коммуникацию, примерно представив себе, рефлексируя то, как вы видите меня. Это коммуникативные усилия.

Хоружий С.С.: А зачем нам с вами при этом культура?

Аршинов В.И.: Потому что мы с вами апеллируем к культурным образцам. Если бы у меня сейчас была доска, я бы нарисовал декартову систему координат или какую-то картинку. Если бы у меня был бы сейчас слайд проектор или компьютерный протектор, я бы предъявил какие-нибудь картинки, полагая, что эти коммуникативные средства между нами установят связь. Это все гипотетично, на самом деле это все может провалиться. Вот Эйнштейн с Бором общались очень долго и, тем не менее, считается, что коммуникации между ними полноценной не было. Но у них коммуникация была, они обменивались формулами, они обменивались мысленными экспериментами, в конце концов, они апеллировали к трансцендентному. Один говорил, что Бог не играет в кости — аргумент явно из другого дискурса, но это все были попытки выстроить коммуникацию и преодолеть трудности. И культура в данном случае — это совершенно необходимое условие. Необходимо владение культурными образцами, которые во многом связаны с молчаливым неявным знанием и подобными вещами. То есть вот этот коммуникативный обмен успешен или не успешен в зависимости от того, насколько насыщена культура и наша среда. Так же как и инструменты, прибор может быть прозрачен только когда мы понимаем более или менее его. Если я не знаю, что это передо мной лежит, то или вы ссылаетесь на этот предмет, стараясь мне о чем-то сообщить, или понимания не состоится по одной простой причине: мы не знаем, что это за вещь между нами находиться.

И еще один момент, который я хотел бы здесь подчеркнуть. Это проблема гештальт коммуникации. Коммуникация и автопоэтичность имеют свойство гельштатоподобности так называемой. Я думаю, что вы знаете, что это такое, хотя я в данном случае не до конца уверен, что мы с вами подразумеваем одно и тоже. Процесс установления этого есть сам процесс коммуникации, который каждый раз не завершен. То есть, каждый раз становится, каждый раз начинается, каждый раз делается попытка, причем, это в ситуации автопоэтической в том смысле, что я не нахожусь на берегу, я капитан подводной лодки. И только тогда, когда удается пройти полную рекурсию, весь цикл, устанавливается некий консенсус, некоторое согласие, некоторое взаимопонимание. Мы видим какие-то пятна, какие-то структуры и паттерны событий, в которых видим разные фигуры. Вы видите одно, я другое. И нам опять таки надо установить каким-то образом единство по поводу того, что мы видим. Вот это такой многоступенчатый процесс. Я просто сейчас не могу его структурировать и детально показать. Я сейчас пытаюсь каким-то образом эту методологию использовать, но повторяю, что это процесс обмена. Что значит обмен психическими состояниями сознания? Это не значит, что вы приемник моей информации, и мы с вами как-то стали тождественны. Но наше состояние сознания и чувствования и так далее каким-то образом находились между собой в связи.

Хоружий С.С.: Были обобществлены.

Аршинов В.И.: Да, обобществлены. Ясно, что эта ситуация требует часто усилий, она не долговечна к сожалению, она распадается, то есть как квантовые состояние коллективные. Я апеллирую к этому аргументу, зная, что вы специалист по квантовой теории. А в аудитории, где не всем известно, что такое коллективные кантовые состояния, вряд ли эта ссылка приведет к тому, что я хочу. А я хочу быть понятым.

Хоружий С.С.: В структурном отношении эта ссылка абсолютно уместна. Речь идет об образовании неких коллективных состояний. Еще возникает такой вопрос: необходимость культурного контекста вы продемонстрировали, но еще одно измерение здесь мыслится естественно привходящим. А именно некоторая телеология: зачем этот обмен происходит, зачем его учреждают, зачем ему продолжаться. Аспект телеологичности в этом процессе достаточно имманентный. Вот что это за телеологичность? Я все свои вопросы задаю в нарочито крестьянской форме.

Аршинов В.И.: Можно тут по-разному ответить. Во-первых, эта телеология в некотором смысле, если мы только апеллируем к живому, это свойство живого. Изначально мы постулируем, что это изначально живое. Во-вторых, можно говорить о живой вселенной, есть такая метафора. Когда говорят «живая вселенная», «живой универсум», подразумевают телеологию. Для меня живое означает телеологию. Мы рассуждаем в парадигме кольцевой причинности, но ведь эта кольцевая причинность, вернее замкнутая цепочка, она заброшена в будущее. Если мы отказываемся от линейной причинности, это значит, что мы невольно в нашем языке, лучше это честно признать, мы каким-то образом говорим о детерминации будущего. Другой вопрос состоит в том, насколько это притяжение будущим неизменно вечно и так далее, вот это ключевой вопрос. Либо каждый раз эта детерминация целевая, и она каждый раз возникает, и абсолютно будущего в этом смысле нет. Но каждый раз есть некий горизонт, это то, о чем феноменология говорит как о горизонте. Мы не можем за этот горизонт каким-то образом выпрыгнуть, поэтому бытие здесь и теперь получает свою абсолютную ратификацию. Но в бергсоновском понимании, нет абсолютного здесь. Мы работаем с «длением», мы работаем с целостностью времени. Не просто с целостностью систем, а с временными многообразиями. Я хочу уйти от образов Декарта, нет этих точек во времени. Понимаете, это наш инструментарий, который верой и правдой служил и кое-где и будет служить, но в обсуждении этих вопросов, по-моему, он уже отслужил. Он не помогает нам понять то, что мы хотим понять. Особенно когда мы говорим о состояниях сознания, о духовности и трансцендентном, потому что это не локальные вещи. Это не локализуется, это не помещается в наше пространство. Самое великое изобретение Декарта — это его система координат, я считаю. Тогда встает вопрос: Если мы хотим выпрыгнуть, оттолкнуться от этой систем координат, то куда мы прыгаем? И довольно идиотское занятие — прыгать и обратно приземляться туда же.

Хоружий С.С.: Это проблема Декартом разрешается. Вы говорите, что мы выходим из res extentia, соответственно у нас остается другая Декартовская сфера — res cogitans. И ваш вопрос получает ответ, здесь Декарта хватает.

Аршинов В.И.: Ну, это лишний раз подтверждает, что от Декарта не уйдешь. Повторяю, здесь все-таки для меня все держится на проблеме сознания и неосознования.

Ахутин А.В.: Это же совсем другая сторона. Вот это вопрос мой основной: где у вас там сознание? Как вы определяете на языке дискурсивных функций, как вы ее понимаете вот эту метафору в вашей конструкции?