некоторому сектору реальности, который нас заботит только потому, что мы к нему

принадлежим. А повернул в смысле первой философии. Человек стоит в центре первой

философии. Для того, чтобы ответить на вопрос «что такое бытие?», мы должны обратить

внимание, как присутствует в бытии такое сущее как человек. Только в его присутствии мир

возникает как мир. И только в присутствии человека возникает онтологический вопрос о

бытии. Хайдеггер нам объяснил, что для того, чтобы этот вопрос всерьез поставить, нужно

произвести то, что он назвал деструкцией всей предшествующей онтологии. Он ввел всю

предшествующую онтологию в необходимый органон нашего философского мышления о

человеке. Без всей европейской философии никакого грамотного вопроса о человеке здесь и

сейчас поставить нельзя. Сказать, что до сих пор люди путались в потемках, а теперь мы

вышли к свету, это значит не уметь поставить вопрос о человеке. А суметь поставить, это

значит подвергнуть всю предшествующую онтологию определенной деструкции.

Деструкция не значит разрушение. Это значит развинчивание и обнаружение

подпочвы. В частности, и тут я соглашаюсь с критикой Сергея Хоружего и многих других,

человеческое присутствие оставалось как правило под почвой метафизической картины

мира. Метафизическая картина мира скрывала человека. Хотя в подпочве всякой метафизики

лежит этот основной вопрос, который называется «человек». Только философия, взятая в

своей полноте, может составить органон глубокого понимания человека. Ответ на этот

вопрос очень прост: философия антропологична, потому что человек философичен. «Что

7

значит быть, а не каково это бытие». Это фраза из Хайдеггера. Вы можете заранее

предположить, что все, что я говорю о греческой и новоевропейской философии, заранее

поставлено в контекст хайдеггеровской деструкции первой метафизики и философии. «Мы

философствуем не временами, но постоянно и необходимо, поскольку мы существуем как

человеки. Присутствовать в качестве человека, значит философствовать. Животное не может

философствовать. Бог не нуждается в философствовании. Философствующий Бог не был бы

Богом вообще, потому что существо философии в том, что она есть конечная возможность

конечного человека. Это бодрствование конечного существа, бодрствование, внимание

которого обращено на смысл самого бытия со всем, что может быть в этом бытии», — это

слова Хайдеггера.

Человек философичен по меньшей мере в двух смыслах. Один я уже назвал — это то,

что человек задает вопрос о том, что он такое и отвечает себе, что он существо, задающее

вопросы. И всякий ответ предполагает, что вопрос никуда не делся. Вопрос первичнее

ответа. Восстановление этого вопроса и есть дело философии. И второе, немного более

трудно объяснимое. Поскольку душа человека есть некоторым образом все, как говорит

Аристотель, человек внутренне отнесен ко всему. Это и называется для философии

разомкнутостью человека. Это термин Хайдеггера. В философии эта разомкнутость

называется мышлением. Человек здесь — это отступание и отстранение о того, во что ты

вписан со всеми своими потрохами. Возможность отступить от этого в вопросе о нем и

значит в философии о, что называется мышлением. Процитирую еще одну фразу Хайдеггера:

«Только потому, что в основании человеческого бытия приоткрывается ничто, отчуждающая

странность сущего способна захватить нас в полной мере. Только когда нас теснит

отчуждающая странность сущего, оно пробуждает нас и вызывает удивление. Только на

основании удивления т. е. открытости ничто возникает вопрос «почему?» Только благодаря

возможности этого «почему?» мы способны спрашивать целенаправленным образом об

основаниях и обосновывать. Только благодаря нашей способности спрашивать и

обосновывать для нашей экзистенции становится доступной судьба исследователя». И

внутри этой исследовательской судьбы мы можем конструировать разные модели.

Итак, человек разомкнут относительно себя и относительно мира. В основании

человеческого бытия лежит вопрос. Это фундаментальное вопрошание и есть