Туманное Звено. Стихотворения
вернуться

Гингер Александр Самсонович
Шрифт:

СЛУЖЕНИЕ

Бывали чудеса для рыбарей — для рыбаков чудес уж не бывает; и наша память, становясь старей, о чуде превращений забывает. Но, сыгранная вдоль себя самой, гармонией нам чудится гребенка. И каждый цирк в провинции зимой, конечно, превращает нас в ребенка. Но ветер проявляется в трубе, и снег летит, спиралями вращаясь, и ветви покоряются судьбе, в серебряные вилки превращаясь. Так крест встает на крепостном валу, стволы идут на угольные склады, и, превращающиеся в золу, они не ждут за свой огонь награды. Цветут духи. Но цвет, уйдя с куста, обязан превращением заводу. В железные он должен пасть места, пройти он должен и огонь, и воду… Поэт дает себя своим стихам, плясун над бездной зонтиком играет. Чтоб дать благоухание духам, живая роза — просто умирает.

ЗМЕЙ

А.Г.
Жизнь делается кратче и длиннее, душа во мне — всё та же и не та. Да, ничего нет слаще и страшнее, чем неосуществленная мечта. К чему своей питаюсь я душою? — не стану я от снеди той сильней. Всё кончится тоской, такой большою, что кажется, повешусь я на ней! Словесный яд — причина сокрушенья: недаром змей меж райских был дерев… Но я хочу остаться без движенья, уже к плоду познанья руку вздев. Ты не имеешь собственного света, и собственной я не имею тьмы. Ты слышишь всё, но не даешь ответа — почти, с тобой, пустое место мы. Но пустота — предвестница свободы, преображенье сердца самого и знак того, что будущие годы в нас не разрушат больше ничего!

ЯД

Георгию Иванову
Всю суть души мы отдали для пенья. Для головы похерил тело Кант. Художник под конец лишился зренья, и слуха — совершенный музыкант. К потере сердца — пусть хотя бы части (но самой, по несчастию, большой) пришла и я, у слов своих во власти, без устали работая душой. Слова мои ко мне приходят сами, во сне, когда совсем их не зову. И я с рассыпанными волосами, Офелией, большие розы рву. И так живу я, отроду имея неизмеримо много сотен лет: мой яд еще у райского был змея, и у Орфея — узкий мой скелет. Не к раю приближаюсь я, а к краю мне данной жизни, плача и звеня… От музыки, друзья, я умираю: вся сердцевина рвется из меня. 1938

ОБВИНЕНИЕ

Суд. На скамейке подсудимых сидят высокие слова. К ним, с грузом слов необходимых, моя подходит голова. Должна сознаться я пред вами, о суд: для каждой головы слова развенчивать словами задача трудная, увы! Слова, краснея как живые, сойдя с преступной вышины, уже склонили книзу выи, как бы в сознании вины. И точно: я весной и летом для них сидела взаперти, от них я сделалась скелетом и в гору не могу идти. Они мне вытравили зренье (бездушность слов известна вам!). Я предъявляю обвиненье всеистребляющим словам. Они, как змей, как искуситель, скользили с моего стола. Истец и вместе обвинитель, я назову их корнем зла. Да, я питала их слезами, из корня вырос целый ствол, и что же? — нынче пред глазами осенний день, и сад мой гол. От слез с лица сошла личина, под ней остался только прах. Несчастью этому причина в моих же собственных словах. Они виновны в распыленьи во мне всего, всего, всего. Я обвиняю их в растленьи существованья моего. Даю с присягой показанье: слова — убийцы дней моих. Пусть к высшей мере наказанья достойный суд присудит их.

ТИШИНА

А.Г.
Есть пустота — от вещества свободность… Материи насущной лишена, она имеет духа полноводность, но звук ее теченья — тишина. В глубокой пустоте плывут планеты. Дух пустоты сродни земной душе. Пастух, лелея музыки заветы, опустошенность ценит в камыше. Душе немногих дух первоначальный дарует пониманье пустоты, и души те немногие печальны, как в почве погребальные пласты. Опустошенья сумрачное чувство сияньем жертвенности заглуши. Не на пустыне держится искусство, а на работе страждущей души.

ПОЕДИНОК

ТОЛЧОК

Толчок идет издалека: уже в зерне — начало хлеба. Уже подземная река стремится к отраженью неба. К нам с понедельника грядет свет будущего воскресенья. Издалека толчок идет сердечного землетрясенья. Чужое для меня плечо моею двигает рукою. Издалека идет толчок, чтоб силой обладать такою.

ЛИЦО ЛЮБВИ

Нам так положено от века — холодными нас не зови, но любим мы не человека, а лишь лицо своей любви. С трудом мы двинулись в дорогу, она пустынна и нища. Душа шагает с нами в ногу, лицо любви в пути ища. Дает усладу и мученье нам средь пустыни водоем, и путеводное значенье лицу любви мы придаем. Любовь — пусть без любви в основе… Но слову это всё равно: как рыбье серебро в улове, блеснет и упадет оно.

МУЗЫКА

В молчании, конечно, нет увечья — молчащего калекой не зови, — но бедная природа человечья для пения нуждается в любви. Любовь — язык до звука сократила, и звук ввела в запретный мир примет, и черепа коробку превратила в огромный музыкальный инструмент. Не удивляйся, ночь, что облаками мне кажутся во тьме твои леса, что облака плывут ко мне клоками — мне музыка вздымает волоса. Исходит допотопною тоскою сознанью неподвластная душа, спеша одушевить моей рукою негнущийся конец карандаша. Лишь музыкой к несчастью я дышала, могу ль ее за это я карать? О музыка, не ты ль мне жить мешала, не ты ли мне поможешь умирать!