Ашметьев (Варе тихо). Это на мой счет.

Варя (Малькову серьезно). Что лучше: отдыхать или новое сеять?

Мальков. Отдыхать.

Варя. Почему?

Мальков. Во-первых, покойнее, а во-вторых, меньше глупостей наделаешь.

Боев. Про меня грех сказать, чтоб я никакой пользы не приносил земству. Я составляю нейтральную почву; всех я — и отсталых, и передовых — обнимаю и лобызаю, как друзей и братьев. И отсталые и передовые без разбору милы моему сердцу; да нынче и разобрать-то нет никакой возможности, кто отсталый, кто передовой. У меня перевязочный пункт; я после ожесточенных битв врачую их раны наливками и настойками… А вот у меня аптекарь. (Указывая на Малькова.)Такие специи знает…

Вертинский. Да, действительно между вами много общего.

Боев. Как вы проницательны! Не только много общего, но полное сходство. Он дело делает с утра до ночи, а я баклуши бью; он наживает, а я проживаю; у него свои деньги в кармане, а у меня чужие; он больше молчит, а я болтаю безумолку; он скоро богат будет, а у меня скоро только один тарантас останется.

Зубарев. Ах, Михайло Тарасыч, все-то тебе весело, и когда-то ты над чем-нибудь задумаешься?

Боев. Сейчас задумывался, душа моя! Денег нет, а нужны дозарезу; хорошо, что твои как раз попались, я и взял.

Зубарев. Какие у меня деньги, откуда! Где ты их нашел?

Боев. Не веришь? (Вынимает бумажник.)Вот смотри: три радужные! Это мое «хрестьянство православное» платит тебе за аренду Кривого луга. Понял? Ты с них очень дорого берешь: ну, вот за это я оставляю деньги у себя, на некоторое неопределенное время; они мне нужны очень. (Прячет бумажник.)

Зубарев. Нет, этого нельзя, Михайло Тарасыч, этого нельзя. Отдай, пожалуйста! Мне самому нужно.

Боев. Поди ты! Господа! Вот в какой форме возможно только в наше время заключение займа! Это называется «самопомощь»!

Вершинский (Зубареву). Кирилл Максимыч, на два слова.

Зубарев. К вашим услугам. (Уходят.)

Ашметьев, Марья Петровна, Варя, Боев, Мальков.

Варя (Малькову). Что ж вы не спорите с Вертинским? А еще мужчина!

Мальков. Что мне за охота беспокоиться! Себе дороже.

Боев. Да, пожалуй, и не сговоришь.

Мальков. Да и то не сговоришь: они разговаривать-то учились, особенно о высоких предметах.

Варя. А вы чему учились?

Мальков. А мы учились маленькое дело делать.

Варя. Что же лучше: разговаривать о высоких предметах или маленькое дело делать?

Мальков. Разговаривать лучше.

Варя. Почему?

Мальков. Благороднее.

Боев. Да и чище; от купоросного масла — ногти желтеют. (Малькову.)А как ты думаешь, не покупаться ли нам с тобой?

Мальков. Пойдем пополощемся малым делом.

Боев. Зима хоть два года продолжайся, я и «ох» не молвлю, а уж летом нет несчастней девушки меня. (Боев и Мальков уходят.)

Марья Петровна. Варя, пойдем гулять! (Берет мужа за руку.)

Варя. Мне надо подождать отца. Идите, я после. (Ашметьев и Марья Петровна уходят. Варя подбегает к двери и прислушивается.)Идут, идут! Ну, была не была!

Входят Вершинский и Зубарев.

Варя, Вершинский и Зубарев.

Зубарев. Так соскучилась, так соскучилась, Виктор Васильич, не поверите! Три дня не изволили быть; мы думаем, уж не гневаетесь ли за что на нас.

Вершинский. Что вы, помилуйте! За что мне гневаться, какое право я имею?

Зубарев (указывая на Варю). Вот-с, очень желала вас видеть.

Вершинский. Значит — к лучшему, что я не был: явилось желание видеть меня. Это всегда так бывает.

Зубарев. Вы ее хорошенько, Виктор Васильич, коли она в чем провинилась. А она должна понимать и чувствовать, благодарить должна за внимание. (Варе.)А ты ребячество-то в сторону! Конечно, тебе, по необразованию твоему, прощают, а уж пора и поумней быть! (Вертинскому.)А я на луг сбегаю: косят под самым домом. (Уходит.)