Ребятишки разразились смехом, а Анка сказала довольно зло:

— Интересно, что бы Гитлер подумал, если бы увидел, что этот баран его пережил…

— Какой баран? — спросил я, оглядываясь.

— Тот, что такие занятные сказочки детям на сон грядущий рассказывает.

Я пожал плечами. Мне все это в общем понравилось. А как еще прикажете с этими босяками разговаривать? Насчет политики им толковать? А тут они слушают, хоть и не очень соображают, что к чему.

Гид потер руки.

— Я расскажу вам еще об одном жестоком поступке Гитлера. Так вот, когда ему начали, как говорится, бить по сопатке…

Мальчишки засмеялись, услышав хорошо знакомое им выражение.

— …и с востока и с запада, то его генералы крепко взбунтовались и решили устроить на него покушение. Потому что они его считали виноватым во всех поражениях. Так вот, приехал на совещание из Берлина один высокий чин, имя его я вам не буду называть, что вам до него, все равно забудете, и пронес в портфеле бомбу с часовым механизмом. Совещание проходило в охотничьем домике, который был весь из дерева и стоял вот здесь, как раз где мы находимся, на этом самом месте.

— Так Гитлер был охотником? — вежливо осведомился один мальчик.

— А ты как думаешь? — принялся поучать его другой. — Тут еще как здорово было охотиться, этакие леса! Даже кабаны, наверно, есть, лес болотистый…

— Охотился Гитлер или нет — неизвестно, но у него был охотничий домик, и там он проводил совещания со своими офицерами. И вот, когда они уже все собрались, тот, кто пронес в портфеле бомбу, поставил этот портфель на полку возле Гитлера и сказал, что ему надо выйти по своим делам. И вышел. Если бы бомба тогда взорвалась, все было бы хорошо, Гитлера бы черти забрали. Но один офицер разозлился, что ему портфель мешает, взял его и переставил в другой угол зала, а зал был довольно длинный. И тут бомба взорвалась, но не убила Гитлера, а только оглушила его и выбросила в окно, вон на ту елку, которую вы видите. Елка была тогда маленькая, потому что это было девятнадцать лет назад, вас еще на свете не было. Гитлер уцелел, только брюки у него сзади порвались, и вот он пришел в ярость и приказал по телефону изменников в Берлине схватить, отвезти на бойню и повесить на тех крючках, на которых туши вешают, вы, наверно, не раз видели в мясной лавке…

— Я видала, — сказала толстая девочка. — У меня папа бригадир в колбасной.

— Очень хорошо. Вот так и сделали, — продолжал гид, — повесили всех этих генералов, зацепив их подбородками за острые крюки…

Дети покатились со смеху, забавная же картина: генералы на крюках. Только Анка посмотрела на меня со злостью и недовольно поморщилась.

— …и они мучились, пока не умерли, а на другой день Гитлер со своими людьми сидел в кино, вот тут, рядом, и смотрел все это на экране, потому что всю эту казнь снимали на пленку.

— А где теперь это кино показывают? — спросил мальчик с фонарем под глазом.

— Нигде, это кино было секретное. А если бы и показывали, то только тем, кому уже восемнадцать лет, и тебя бы никто не пустил…

— Э-э-э, скажете тоже, я на любое кино пройду, — засмеялся мальчик.

— Нехорошо. Кроме того, всех родных и всех знакомых этих бунтовщиков тоже убили. Ученые подсчитали, что из-за всей той истории погибло свыше семи тысяч человек. Много, правда? Ваш городок, пожалуй, столько не насчитывает?

— Насчитывает! — послышались возмущенные крики.

— Насчитывает? Тогда очень хорошо. Но не в этом дело. А самую большую жестокость Гитлер проявил сразу, как только вылетел в окно в этих своих порванных штанах. Так вот, один молодой эсэсовец заметил это и быстро подбежал к Гитлеру, чтобы поднять его и почистить. Так он и сделал, а Гитлер, когда пришел в себя, тут же велел его расстрелять. Ему стыдно было, что кто-то видел его в разорванных брюках. Что для него была человеческая жизнь по сравнению с таким вот глупым стыдом, ведь это был человек, который даже за вежливые поступки убивал.

Тут дети очень заволновались, особенно девочки, потому что их учили в школе, что старшим надо помогать, уступать место в трамвае или в поезде, то и дело говорить «пожалуйста», «спасибо», и вот за такую вежливость их должна когда-нибудь постигнуть жестокая смерть?!

— Хватит, — сказала Анка с уже нескрываемой злостью.

Группа уходила куда-то все дальше в глубь территории, а территория была большая, и бункеры были самые большие в мире, в этом не могло быть сомнения, я и в жизни не думал, что увижу что-нибудь подобное, а тут еще буйная, сочная и дикая природа, никто не нарушал ее спокойствия двадцать лет, люди, опасаясь мин, пробирались по тропинкам, поэтому все росло во всю мочь, набухало соками, и группа уходила все дальше: гид длинными прыжками, дети мелкой рысцой вокруг него, пыль с узкой дорожки оседала на кустах и низких ветвях, а мы остались на том месте, где еще блуждал и рассеивался запах пыли и усталых детей.

Я взглянул на Анку, лицо у нее было серое и глаза утомленные.

— Там у входа был киоск с сувенирами, — сказала она тихо, — купим какую-нибудь брошюрку, не этот же дурак ее писал…

— Что ты хочешь от него, это ведь тяжелая работа. Видела, как он упарился, а сегодня не так уж жарко.

— Упарился, потому что пару рюмок пропустил, — вздохнула она. — Я бы полежала минутку, — она посмотрела на высокую траву у дороги. — Да вот…

— Мины, — подсказал я.

— Нет. Лягушки.