— Мы с Четом… старая история. — Она небрежно махнула рукой. — Он слишком боится увлечься нашими отношениями, как бы это не помешало его работе.

Джей Пи немедленно ощутил приступ сочувствия к ней.

— Да, сейчас масса таких.

Она широко открыла глаза.

— И вы тоже?..

— Да.

— Ага. Центральная Америка. Наверно… экзотическая латинская красотка, папа которой сделал состояние на бананах, но не одобряет вас, потому что вы не католик.

— Нет. Сумасшедшая рыжая американка, которая дважды чуть не убила меня, потом влюбилась страстно, а потом бросила в аэропорту.

Патрис удивленно заморгала.

— Простите?

— Это долгая история.

— Думаю, не длиннее поездки.

— Ох, не напоминайте мне.

— Ну что, Джей Пи, я могу сказать? Я уже ненавижу ее.

Вспоминая, как Кэт с ним обошлась, Джей Пи уже сам почти ненавидел ее.

Он заглянул в голубые глаза Патрис, боясь увидеть в них опасный блеск. Что-то он разоткровенничался. Джей Пи поерзал в кресле.

— Я буду очень благодарен вам, Патрис, если вы оставите эту историю при себе.

— О чем, о влюбленности или об отставке Эда?

— И о том, и о другом.

— Вы правы, разговоры о том и о другом были бы вам сейчас некстати, так что я обещаю не публиковать их в воскресной колонке светской хроники.

— Вы настоящий друг.

От этих слов Патрис вздрогнула.

— А виновница всех ваших несчастий собирается быть на банкете?

Джей Пи кивнул:

— Да. Ее даже награждают. — Он что-то слышал об этом. В журналистской среде существуют свои секретные источники.

— Ну. — Легким движением Патрис поднялась на ноги. — А вы не думали о том, чтобы объединиться с нею и быть несчастными на банкете вместе?

На этот раз он не колебался.

— Патрис, я горд.

В вечер банкета Кэт Кайли стояла у входа в бальный зал элегантного отеля и ощущала себя сбившимся с пути, одиноким, обиженным ребенком.

Она была без сопровождения и чувствовала себя ужасно. Надо было произвести хорошее впечатление, но мешало самолюбие: ей казалось, что в этом платье она словно выставлена напоказ. Но именно самолюбие заставило ее расправить плечи.

Если бы еще не тошнота, стократно усилившаяся, когда она увидела Джей Пи Харрингтона. Он был не похож на себя центральноамериканского, но и здесь, в этом элегантном окружении, выглядел как дома. Словно был рожден для того, чтобы носить смокинг.

В другом конце зала Джей Пи Харрингтону вдруг показался тесным воротник рубашки.

Он понял, что женщина, стоявшая в дверях, — Кэт Кайли. И в то же время не Кэт Кайли. Он мог бы даже не узнать ее, если бы не рыжее пламя волос. Ходившая всегда в армейских ботинках и джинсах, сейчас она была в черном бархатном платье, очень простом и немыслимо элегантном. Закрытый лиф оставлял спереди только намек на белую кожу, а узкая юбка облегала бедра, обрисовывая каждую линию тела, — тела, которое он помнил охваченным шальной страстью.

На иной женщине это платье могло быть строгим, на другой — простым. А на ней оно было потрясающим. Она сама потрясающа!

Интересно, она надела это платье специально для него? И что у нее под ним? Но самое интересное, почему его вообще интересуют такие вещи? Ведь она ясно дала ему понять, что не хочет иметь с ним ничего общего. Взаимно, напомнил себе Джей Пи.

Долгие секунды они смотрели друг на друга, как будто, кроме них, здесь никого не было.

Под его пристальным взглядом Кэт затрепетала и непроизвольно сделала шаг к нему, но Джей Пи Харрингтон повернулся и направился в другую сторону.

Ей стало совсем плохо.

Она одиноко огляделась. Что ж, если бы не она, а он оставил ее в аэропорту таким образом — она бы тоже рассердилась. Нет, не рассердилась бы. Просто бы рассвирепела! Если и было в ней, выросшей в бедности, что-то непомерное, так это уязвленное самолюбие.

Кэт расправила плечи. Что ж, кажется, она опять задолжала Джей Пи Харрингтону.

— Это и есть то самое несчастье? — поинтересовалась Патрис у Джей Пи.

Спасаясь на другой стороне зала, он кивнул.

— Эта пламенно-рыжая в вызывающем платье?

В вызывающем платье? Можно подумать, они говорили о двух разных женщинах. Джей Пи повернулся; Кэт стояла к нему спиной, и теперь он мог ясно понять, что какие-то боги хранили его до сих пор.

Если перед платья был наглухо закрыт и целомудрен, то низкий вырез на спине открывал достаточное количество шелковистой плоти. Очень шелковистой. Почти столь же шелковистой, как черный блеск колготок, закрывающих длинные, невозможно длинные ноги, подчеркнутые черными туфлями-лодочками.