– Что же это я сказал… – писатель разводит руками. – Что я, собственно, сказал? Ничего такого, чтобы… Ах да, дал ей обиняком понять, что я бы лично старался быть покладистее, если бы когда-нибудь… ну, так… знаете…

– Не знаю, – мотает Тээле головой. – Думаю, вы просто-напросто проезжались на мой счет – так оно скорее всего и есть. Остается вопрос – кто из вас был заводилой?

– Н-не-ет! – Лутс делает руками протестующий жест. – Про вас – ни слова. – И обращается к появившейся на пороге Алийде, глядя на пылающие щеки которой, действительно, трудно понять, плакала она или смеялась. – Ну, скажите, Алийде, разве мы проезжались на счет Тээле?

– Кто это сказал?

– Нас подозревают.

– Нет, не проезжались.

– Странно, – произносит Тээле, – о чем же вы в таком случае говорили? Я бы не допытывалась, но ведь и мне тоже хочется немножко посмеяться. Если это не секрет, отчего вы не говорите?

– Да так… вроде бы немножко дико, – Лутс обменивается с Алийде многозначительным взглядом. – Секрета нет, но – дико.

– Ну и что с того?! Мы ведь уже не в школе, где из-за всякого пустяка начинали дразнить.

– Но, Тээле, вам придется порядком посмеяться.

– Именно этого мне и хочется.

– Будьте осторожны!

– Ах, чего там! Выкладывайте!

– Так и быть, – собирается Лутс с духом. И про себя добавляет: «Будь что будет!»

Наступает недолгая тишина, во время которой городской гость все еще собирается с духом и колеблется, тут Алийде прижимает палец к своим губам и шепчет: – Тсс!

– Да замолчи ты! – Тээле топает на сестру ногою, однако решимость уже окончательно покидает Лутса, и вместо того, чтобы сказать правду, он начинает нести околесицу, рассуждает о том, о сем, и, поди знай, о чем еще. Госпожа Тоотс слушает его с молчаливой улыбкой, наконец, мотает головой и произносит:

– Знаете ли, мой дорогой школьный друг, в письменной форме вы врете куда убедительнее, чем в устной.

– Как? Как? – бормочет Лутс, изображая возмущение, но сразу же умолкает, закуривает новую папиросу и, наморщив лоб, смотрит в окно. – Так и быть, – произносит он в конце концов со вздохом, – придется признаться в своем грехе. Подойдите поближе, дорогая подруга по школе, сядьте на этот стул и слушайте. – И обращаясь к Алийде, которая в этот момент покашливает – кхм, кхм! – добавляет: – Ничего не попишешь, я эту кашу заварил, мне самому ее и… – Затем вновь – к Тээле: – Я сказал давеча вашей сестре, что, будь я на десяток лет моложе, тогда… тогда…

– Что – тогда?

– Тогда я, как принято говорить, просил бы ее руки.

Младшая хозяйская дочь исчезает со сцены, точно тень, и прикрывает за собою дверь.

– Только-то?! – удивляется Тээле. – Что же тут дикого? Над чем я, собственно, должна смеяться? Ничего смешного не вижу. Думала, услышу Бог весть какие диковинные вещи, и вот тебе на! Правда, в ваших словах, дорогой школьный друг, мне и впрямь кое-что кажется слегка противоестественным, я это за вами замечала и прежде…

– Что же?

– Вы любите кичиться своим возрастом, разыгрываете среди нас, почти ваших сверстников, какого-то дедушку.

– А это? – писатель дотрагивается ладонью до своей лысины.

– Это? Я уже на рождественских праздниках говорила вам, что именно думаю об этом. Не надо кокетничать – никакой трагедии тут нет. Что же касается Алийде – если вы, действительно, говорите правду, то и я тоже хотела бы вам кое-что сказать.

– Правду! – Лутс стучит по столу. – Говорите!

– Незачем вам ни уменьшать себе лета, ни прибавлять, довольствуйтесь тем, что имеете. Если в принципе Лийде захочет за вас пойти, она вовсе не такая глупая, чтобы придавать значение тому, моложе вы или старше на несколько лет. Конечно, если вы сами колеблетесь и сомневаетесь, тогда… ведь не может девушка броситься вам на шею! Хотя есть и такие девицы, которые… Знаете, как Кентукский Лев просил моей руки?

– Нет. А как?

– Он вообще не просил. Это я просила его руки.

– Ну-ну-у! Такое я слышу впервые. Это так же оригинально, как игра в Зарю и Закат. Расскажите же, право, если это не тайна.

– При чем тут тайна! Это вы, мой дорогой школьный друг, из всякого пустяка тайну делаете.

Госпожа Тоотс берет со стола карандаш, рисует на бумаге какие-то крючки и закорючки и вкратце рассказывает историю сватовства… но не Йоозепа Тоотса, а своего. Это произошло летом, на дороге в деревню Канткюла. Кентукский Лев сопел и пыхтел, как плохая погода, прежде чем смог наконец вымолвить слово, прежде чем произнес свое «да». В тот раз он и впрямь был вполне славным парнем, не таким упрямцем, какой сейчас. Нельзя сказать, чтобы она, Тээле, Бог знает как горячо его любила, но все же… тогда Йоозеп ей нравился.