— Мы любим наивное и наивных, но как зрители и высшие существа, Фауста мы находим столь же наивным, как и его Гретхен{447}.

— Добрых людей мы ценим невысоко, как стадных животных: мы-то знаем, как часто среди самых скверных, злобных, суровых людей прячется бесценная крупица золота, способная перевесить всякую пустую доброту и прекраснодушие.

— Человека нашего рода мы не сочтём возможным отвергать ни за его пороки, ни за его глупости. Мы знаем, как трудно нас распознать, и что у нас есть все основания стремиться выделиться.

Что такое благородство? Это когда ты непрестанно должен представительствовать. Когда ищешь положений, в которых постоянно надобно иметь повадку. Когда счастье предоставляешь большинству: счастье как мир, добродетель, comfort (это английско-ангельское{448} довольство мелких лавочников `a la Спенсер). Когда инстинктивно ищешь для себя тяжёлой ответственности. Когда повсюду сподабливаешься наживать себе врагов, в наихудшем случае — в собственном лице. Когда непрестанно противостоишь большинству не на словах, а на деле.

Добродетель, — например, в виде правдивости, — как наша благородная и опасная роскошь; нам нельзя уклоняться от невыгод, которыми она чревата.

Не желать похвалы: делать то, что полезно, или то, что доставляет удовольствие, или то, что ты должен делать.

Что есть целомудрие в мужчине? Это когда его половой вкус остался благородным; когда in eroticis [240] его не привлекает ни жестокость, ни болезненность, ни умственность.

«Понятие о чести»: основывается на вере в «хорошее общество», на главных рыцарских доблестях, на обязательстве непрестанно быть представителем. Существенное: не дорожить жизнью превыше всего; безусловно требовать безупречности манер от всех, с кем соприкасаешься (по меньшей мере относительно тех, кто не принадлежит к «нам», к нашему кругу); не быть ни свойским, ни добродушным, ни весёлым, ни скромным нигде, кроме как inter pares; всегда представительствовать...

Ставить на кон жизнь, здоровье, честь — всё это проявления удали и бьющей через край, расточительной воли: не из любви к человечеству, а потому что всякая большая опасность вызывает в нас любопытство относительно меры наших сил, нашего мужества.

«Орлы атакуют в открытую». — Благородство души не в последнюю очередь распознаётся и в великолепном и гордом безрассудстве, с которым оно идёт в нападение, — «в открытую».

Война размягчённому понятию о «благородстве» — толика жестокости тут не будет лишней; в не меньшей мере, как и близость к преступлению. И «довольства собой» в благородстве не должно быть; надо относиться к себе авантюристически, испытательно, искусительно — и никакого елейного прекраснодушества. Я хочу дать простор более суровому{449} идеалу.

«Под сенью мечей обретается рай»{450} — тоже символ и девиз, в котором угадываются и выдают себя души воинственного и благородного происхождения.

Время, когда человек будет иметь к своим услугам силу в избытке: наука намерена извлечь эту силу из рабства природы{451}.

Вот тогда человек обретёт досуг: будет сам себя образовывать к чему-то новому и высшему. Новая аристократия. Тогда отживут многие из добродетелей, которые теперь были условиями существования.

Не иметь более нужды в некоторых свойствах — следовательно, утратить их.

Добродетели нам более не нужны: следовательно, мы их утрачиваем — как моральный принцип: «Нужно только одно», принцип спасения души, так и принцип бессмертия: средство пособить человеку в неимоверном самопреодолении{452} (через аффект неимоверного страха).

Разные виды нужды, через культивирование которых сформирован человек: нужда учит работать, мыслить, обуздывать себя.