Подследственному вовсе не обязательно было знать фамилии допрашивающих его следователей, и Чудотворцев не мог не обратить внимания, как броско и старательно эти фамилии вбивались ему в голову. Товарища Марину назвал конвоир, а товарища Цуфилера назвал-назвала сам-сама товарищ Марина.

Чудотворцев со своим инстинктивным вкусом к анаграммам сразу же переформовывал про себя эти фамилии в их духе и на допросах только прикидывал подспудно, дьявольские ли это псевдонимы или настоящие имена, насколько «они» могут быть настоящими. Он поднял глаза на своего очередного следователя и… почти ничего не увидел, такой нестерпимо яркий свет сверлил его зрачки, действительно, в духе имени Цуфилер, хотя свет был всего-навсего электрический, но товарищ Цуфилер, в ходе допроса регулирующий этот свет обычно в сторону усиления, сам, несомненно, уступал в яркости товарищу Марине, был субъектом тусклым и еле различимым, может быть, от яркого света, и внешность его не запоминалась.

– Ну, как вы себя чувствуете, подследственный Чудотворцев? – осведомился товарищ Цуфилер с кислой вежливостью.

– Пока еще чувствую себя, – с трудом выговорил Платон Демьянович, только что в очередной раз избитый сапогами товарища Марины.

– Мы заинтересованы как раз в вашем самочувствии, – кажется, кивнул товарищ Цуфилер. – Но переходим к делу. Что вы можете сказать об Оке Денницы?

Меньше всего такого вопроса можно было ожидать в учреждении, где находился Платон Демьянович. С трудом ворочая языком, он начал было рассказывать сирийское предание о третьем глазе, который утратил падший Люцифер, но товарищ Цуфилер только рукой махнул, как штатский, отчего ремни на его защитном френче скрипнули, эти ремни (затянутые на его френче крест-накрест), отличали его от товарища Марины, носившей-носившего такой же френч:

– Эту легенду мы и без вас знаем. Поберегите ее для ваших слушателей… если они еще у вас будут, что зависит от вас. А мне вы скажите, в конце концов, Око Денницы – взрывчатое вещество, отравляющее вещество, некое новое секретное оружие или кодовое название террористической акции, направленной против нас, а может быть, не только против нас?

– Ни то, ни другое, ни третье, – ответил Платон Демьянович, по привычке загибая пальцы. – Ни четвертое, – хотел сказать он, но только застонал: как раз безымянный палец у него не согнулся, напомнив, как наступил-наступила на него товарищ Марина.

– Видите, наши методы себя оправдывают, – кажется, усмехнулся товарищ Цуфилер, хотя его усмешка исчезала в потоке яркого света. – По крайней мере, вам не удается использовать все ваши пальцы для введения нас в заблуждение. Будет еще больнее, уверяю вас, если вы сейчас же не скажете, что такое Око Денницы и где оно находится.

– А оно не у вас? – едва выговорил Чудотворцев.

– Может быть, и у нас, вас это не касается, но вас более чем касается то, что вы ответите на мой вопрос.

Платон Демьянович повторил, что такое смарагд, из которого выточена чаша, куда точится Sang Real, Святой (Святая) Грааль, Кровь Истинная.

– Это похоже на дело, – буркнул Цуфилер. – И это было у вас в шкатулке, как показал при обыске ваш сын, певец Павел Чудотворцев?

– Вам лучше знать. Шкатулка-то у вас, – ответил Чудотворцев, корчась от нестерпимого света.

– Вы могли заранее вынуть этоиз шкатулки и передать кому-нибудь на хранение, может быть, даже за рубеж вместе с рукописью «Якобинской головы».

Если на все вопросы товарища Марины Чудотворцев однозначно отвечал «нет», то на вопросы товарища Цуфилера он отвечал более уклончиво, настаивая на том, чтобы товарищ Цуфилер определил, о чем идет речь, иначе он не может ответить на его вопросы, и Цуфилер пришел наконец в ярость:

– Вы были инициатором переименования улицы Софьиной в улицу Лонгина? Вы прячете там Око Денницы на даче номер семь?

Чудотворцев почти потеркл сознание от режущего света, а товарища Цуфилера несло, и он уже не контролировал поток своей речи, явно говоря подследственному липшее. Оказывается, на даче № 7 по улице Лонгина, обыски проводились неоднократно со странным результатом: исчезали проводившие обыск и те, кого они заставали на даче. Можно было подумать, что обыскивающих в свою (в их) очередь арестует другая инстанция того же учреждения за то, что они не нашли Ока Денницы или за то, что они его искали, но другая инстанция тоже устраивала обыск, и обыскивающие тоже исчезали. Впрочем, те, у когопроводили обыск, исчезали вместе с обыскивающими. Так, исчез юрист-контрреволюционер Федор Иванович Савинов. «Если приговор к десяти годам без права переписки считать исчезновением», – промелькнуло в затуманенной голове Платона Демьяновича. Но, по-видимому, один отдел ЧК иногда, действительно, считал или называл исчезнувшими арестованных другим отделом, действительнотеряя их из виду… Так, впоследствии исчезнувшей считалась Антонина Духова, когда вместо нее была арестована руководительница Комальба Антуанетта де Мервей, правнучка маркиза, продававшего Чудотворцеву де Мервей замок в Пиренеях, а Антуанетта де Мервей считалась исчезнувший, когда арестовали руководительницу Исткома Антонину Духову, как будто Антонина Духова и Антуанетта де Мервей не одно лицо. (Что-то подобное в свое время творилось и с Черубиной де Габриак, вместо которой арестовали Елизавету Васильеву, урожденную Дмитриеву.) Долгое время исчезнувшим считался и Вениамин Яковлевич Луцкий, продолжавший делать невероятные операции. (В период этого исчезновения у него даже родился сын Адик.) Правда, Вениамин Яковлевич был действительно вполне реально арестован по делу врачей-вредителей и, слава Богу, также реально освобожден, хотя и умер вскоре после освобождения. Но главной исчезнувшей (исчезающей) оставалась все-таки Софья Богоявленская (не в ее ли честь была названа улица Софьина в Москве и в Мочаловке, по соображениям конспирации переименованная в улицу Лонгина?).

– Мы же знаем: в вашу контрреволюционную монархическую организацию входит и некая Софья Смарагдовна, по фамилии Богоявленская, – сквозь беспамятство до Чудотворцева донеслось контральто, от которого он пришел в себя и открыл глаза (сверлящего электрического света уже не было, а перед ним сидел-сидела все та же (тот же) товарищ Марина.

– Нет! – выдохнул Чудотворцев, и стул тут же был выбит из-под него, и сапоги товарища Марины заплясали на его ребрах, вдавливая их в грудную клетку до самого сердца и легких, успевая при этом ударить и по почкам. «Перед троном плясало Слово в испепеляющих сапогах», – почему-то пронеслось в голове у Чудотворцева. А товарищ Марина снова выплясывал-выплясывала на нем свой список.

– Антуанетта де Мервей?

– Нет! – простонал Чудотворцев.

– Никита Духов?

– Нет!

– Софья Богоявленская?

– Нет! – прохрипел Чудотворцев, надеясь на этом «нет» потерять сознание, чтобы вдохнуть запах эликсира, но ему пришлось еще раз выкрикнуть «нет» в ответ на имена священнослужителя Ивана Громова и Фавста Епифановича (не тогда ли он впервые услышал это имя?)

Так это и шло дальше: товарища Марину сменял товарищ Цуфилер, товарища Цуфилера с менял-с меняла товарищ Марина. Пляску на чудотворцевских ребрах сменяла пытка режущим светом, а когда электрический свет ослабевал с исчезновением товарища Цуфилера, товарищ Марина начинал-начинала скандировать свой список с новыми фамилиями, в ответ на очередное чудотворцевское «нет» выбивал-выбивала из-под него стул и вытанцовьшала-вьгганцовьшал на ребрах Платона Демьяновича свой адский танец. Платон Демьянович не мог определить, продолжалось ли это несколько часов или несколько дней. Он был только уверен, что из кабинета за дверь, обитую черной клеенкой, его не выводили так же, как не давали ему спать: сон заменяли потери сознания с последующим веяньем травянисто-медово-болотного духа. Кажется, иногда ему вливали в рот какую-то горячую жидкость, то ли чай, то ли тюремную баланду. По-видимому, в углу кабинета было оборудовано что-то вроде санузла, но Платон Демьянович не помнил, чтобы его туда водили.