Вчера у нас обедали Фондаминские и Демидов. И как всегда при Демидове, разговоры сбивались на Россию, Москву, Тамбовскую губернию. Профессиональные писатели гораздо беднее впечатлениями, чем «бывшие люди». Сколько знает Демидов, он воспитывался в Нижнем в дворянской гимназии, читал «Московские Ведомости», был предводителем дворянства, председателем Земской управы, членом Думы, правым кадетом. Знал хорошо родовитую богатую Москву. У кого из писателей такое поле наблюдения? У Толстого было меньше. Потом война, революция, Добр. армия, Польша, Париж — да, для такого материала Толстой нужен!

Заговорили о том, что в России дворянство все свое состояние пропило и проело. […]

— Знаете, сколько бутылок шампанского выпивало губернское дворянское собрание, которое длилось, ну, 2 недели? — 3500 бутылок! На 40000 рублей — одна Тамбовская губерния. […] Но не думайте, что мы всегда так проводили времечко. С февраля мы работали очень много. […]

21 мая, четверг.

[…] Письмо от М. С. [Цетлиной. — М. Г.] — вечер 1 назначен на 10 июня. Чехов 2 приедет после спектакля, а потому читать будет то, что уже знает. […] Лифарь и Спесивцева танцуют, согласились петь Кедровы, — словом, вечер на «ять». Но боюсь, что сбор будет меньше обычного. Кажется, билеты только рассылаются, а в это я не очень верю.

Вчера письмо от Алданова. Он обедал с Т. Манном. Говорили об Ив. Ал. Манн подал в Нобелевский комитет за немца. […]

3 июня.

Вчера письмо от Верочки [В. А. Зайцевой. — М. Г.], тон дружеский. […] Боря кончил «Тургенева». Если поедут, то в Ниццу «на курорт для бедных». Концерт Бальмонта дал 700 фр. Какой ужас! […]

Часам к двум пошла к Лопатэнше […] на ночь прочла воспоминания Ал. Львовны [Толстой. — М. Г.] и возмущена до нельзя. Главное тем, что «ими восхищаются все — и Илюша и Иван Алексеевич. Вот я поняла, когда читала, почему я не могла бывать у Толстых. Какая грубость! Как пишет о матери […]»

Вечером […] Ян заговорил о Спировиче, которого он читает теперь. О том, что императрица была психически больная женщина, что кроме истерии, у нее была еще какая-то болезнь. […]

6 июня.

[…] Потом мы, как очень часто, говорили с ней [Ек. М. Лопатиной. — М. Г.] о любви. Она вспоминала о своем романе с Ив. Ал., за которого чуть было замуж не вышла.

«Когда он делал мне предложение, я очень смеялась. […] Мы сидели в гостиной, он в сюртуке, бледный, худой, с бородкой […], похожий на Гоголя. Потом мы ездили в Царицыно дачу снимать. Искали большую, т. к. нужно было, чтобы никто никому не мешал. Он еще спрашивал: „Зачем такую большую? Комнаты хотите сдавать?“ — Я очень смеялась. И он тут сказал, между прочим: „Я буду знаменит не только на всю Россию, а и на всю Европу“. — А мне было его жаль. Я, конечно, не верила и думала: дай-то Бог — и жаль мне было его очень. Мне рассказывали, что где-то он сказал, что я „лучше Венеры Милосской“ и ему тогда заметили — „Ну, значит, вы влюблены“. А я не была влюблена — у меня был роман с Токарским, и я, конечно, очень колебалась. Володя [брат. — М. Г.] говорил „он честно тебя любит“. Кроме того, он был моложе на 6 лет. Но главное, почему я решила не выходить замуж, это после свидания с Токарским — он внезапно поцеловал меня, и я не противилась. Как выходить за другого? Накануне нашей разлуки я плакала, мне было очень жаль его, а на другой день, когда я ехала с ним в поезде до Москвы, провожала его на юг, то у меня на душе было так тяжело, что я думала, что если существует ад, то это и есть такое чувство. А он сидел, читал какие-то книжки. И потом, через 2–3 месяца, женился». […]

Вечером на прогулке Ян нам подробно рассказал о своем романе с Лопатэн. Я сказала о разговоре с Е. М. о том, что он сказал ей, что будет знаменит […]

— Это от задора!

— Нет, совершенно спокойно, я был уверен.

— А я думаю, что отчасти и от этого она упустила случай выйти замуж, что ты слишком отличался от ее понятия мужа. Да и смотрела она на тебя, как на мальчика. Да и взрослей она была тебя, ведь 6 лет разницы в тот возраст — немало.

— Это не так, она была менее развита, чем я.

— Но все же ее окружали люди, как брат [Л. М. Лопатин. — М. Г.], Соловьев, Юрьев, она от них многого набралась, а у тебя кроме Юлия Алексеевича кто же был?

— И это неверно. Я вращался, если не среди таких блестящих людей, как Владимир Соловьев, то все же среди очень образованных, как напр. Кулябко-Корецкий, Русов и др. Кроме того, вся наша среда только и делала, что разбирала вопросы политические, литературные, общественные, и я принимал в этом горячее участие, тогда как она жила другим, в стороне от интересов братьев, своим. Один брат, правда, хотя и в душе всегда печален, вечно кого-нибудь да представлял, к другому — Льву Михайловичу, они ходили за разрешением всяких вопросов, и он говорил с ней серьезно — и только. Нет, она не была взрослей, развитей меня. Это ей так казалось, потому что она была старая дева, кое-что пережившая в сфере чувств. Да и доказательство есть, — это я сократил ее роман, там было 500 страниц и очень много наивного, детского и хотя я почти ничего еще не написал, а все же понимал больше, что нужно, и чего не нужно. […]

Почему я хотел жениться на ней? Влюблен я в нее не был, как женщина она не влекла меня. А чуть было не женился. Нравилась вся обстановка, их старый дом, гостиная — и очарование от этого переносилось на нее. Часто бывает обратное. Кроме того, она любила и понимала литературу, восхищалась ее художественной стороной, с ней можно было говорить на эти темы, а ведь, нужно сознаться, с братьями-писателями трудно было говорить. Да и прелесть, чистота была в ней только такая, какая бывала в некоторых старо-дворянских семьях. Но все же не представляю, что бы вышло, если бы этот нелепый брак состоялся. […] И ведь, как только расстались, как я выспался в поезде, так все, как рукой сняло, точно и не ходил ежедневно к ним. […] А женитьба моя [на А. Н. Цакни. — М. Г.] еще более нелепа. Зачем я это сделал, сам не понимаю.

Все время, пока Ян рассказывал, я видела Царицыно, выход с Покровской стороны к пруду и к мосту, по которому идут нам навстречу Лопатина, своей немного подпрыгивающей походкой, тоненькая, в черной юбке и светлой блузке, в соломенном конотье, с палочкой, а рядом господин с тонким лицом, в шляпе. Когда мы поровнялись, мама остановилась. Поздоровалась с Лопатиной, которая нас познакомила с этим господином, и я услышала фамилию «Бунин». Когда мы разошлись, мама сказала: «Говорят, это новая восходящая звезда. Он поэт, приятель Николая Дм. Телешова, который много рассказывал о нем. Кажется, ухаживает за Лопатиной».