Можов попросил Алика детальнее передать это.

– Он старался понять по мне, насколько я серьёзна, и сказал: «Если ты так думаешь, я вознесён!»

Виктор кивнул удовлетворённо.

«Знал бы ты, что было потом…» – со сжавшимся сердцем подумала Алик.

– Его любимая либо была немкой – военнослужащей, к примеру, – предлагал версию молодой человек, – и партизаны убили её. Либо была своей, ребята с ней побаловались. Только не говори, что партизаны такого не могли.

Она не сказала, не очень веря в доброе вечное. Обронила:

– Может, полицаи?

– Да нет, он бы не молчал. Своим он отплатил! Этим и объясняется, почему не хочет рассказывать, – заключил Можов. – Случай непростой, его должны помнить.

Он считал: Алику надо попасть в Псков и действовать обаянием. Память о Великой Отечественной в цене, пионеры разыскивают могилы героев, радио, телевизор взывают: «Никто не забыт, и ничто не забыто!» Вот и она, скажем, хочет отыскать следы её дедушки, который партизанил в псковских лесах и погиб.

– Я к Людке в библиотеку заходил – там отдельно собраны все книги о гражданской войне в нашей области. Маленькая книжечка, а в ней о том, о чём, может, больше нигде не написано. Как дети помогли красным раскрыть белого шпиона – указано, что факт реальный. Ну так ты зайди в главную библиотеку, полистай все книги о партизанах… – наставлял парень.

Приходилось прощаться: занятые не едой, а разговором, они раздражали людей, кому недоставало столика. Ей хотелось проводить его до перрона, но они решили не дразнить случай. Виктор усадил её в такси, вернувшее её мужу.

Не покидал страх: вот-вот откроется нечто и покажет беспочвенность версии Виктора. Неужели не может быть другого объяснения нескольких фраз, оброненных Велимиром-заде? А лишь на этих фразах и строятся надежды. Об этом было в каждом письме, которые слали друг другу разлучённые. Алик хотела, чтобы Виктор убеждал её в верности их плана, а иногда твердила себе о смехотворности надежд, чтобы тем самым «сглазить» смехотворность. Ведь то, что часто представляешь в страхе, не случается.

Весна, казалось, никак не хотела настать, но вот уже подступает и лето. Лонгин Антонович имел обыкновение отдыхать в бархатный сезон не только на черноморском, но и на каспийском побережье, где ему готовили осетровую икру способом, который позволял есть её наисвежайшей.

Когда Алик сообщила, что ей надо съездить в Эстонию – посмотреть национальные костюмы крестьян, – он насупился:

– Со мной на Каспий не хочешь?

– Почему? Мне отмерено – или Эстония, или Каспий?

Он увидел себя увальнем и любовно занервничал, исправляясь. Выяснив у Людмилы, что Виктор никаких отлучек не планирует, проводил жену в аэропорт. Алик улетала в Пярну на курорт министерства обороны и перед посадкой вздохнула:

– Млеть мне от любезности офицеров.

Лонгин Антонович, который охотно отправил бы её погостить в женский монастырь, беспомощно развёл руками.

Она не забыла телеграфировать ему из дома отдыха, что всё нормально, а на другой день поставила администрацию в известность о познавательной поездке на остров Сааремаа – меж тем как отправилась в Тарту с его идиллическими ивами над рекой. Заскользивший по ней «метеор» вымахнул в серую ширь озера, взял направление к устью реки Великой, чтобы доставить к псковскому причалу очаровательную путешественницу с двумя дорожными сумками. В гостинице, как и следовало ожидать, места не оказалось, особенно для неё, не имевшей даже командировочного удостоверения, и она, расспрашивая о дороге к церкви, направилась туда.

В Божьем храме Алик была раза три с бабушкой в детстве. Запомнились благолепие, ласковые старушки, отчего ещё до поездки в Псков возникла надежда, что церковь поможет уладить два дела: найти пристанище и познакомиться с кем-то, кто расскажет о партизанах. Входя в церковный двор, она заметила – на неё смотрят. По народным представлениям, она была «очень хорошо одета»: от превосходного портного жакет, юбка из дорогой материи, дань благопристойности – тёмная косынка.

Алик с поклоном перекрестилась на колокольню, смутилась, растерянно взглянула на зрителей и обратилась к старушке, которая оказалась поближе:

– Ради Бога извините, я приезжая. Не скажете, кто мог бы пустить меня на квартиру?

Кругом засуетились: казалось, все, кто тут был, хотят пригласить к себе непростую обходительную незнакомку, да куда? У одной теснота, у другой муж вечером пьяный, у третьей – то и другое.

– А вон к Нюре бы! – и Алику указали на сидящую в стороне на скамейке пожилую сутулящуюся женщину. – Одна в своём доме живёт.

Та пригласила приезжую присесть рядом.

– Какая нужда вас привела?

– Мой дед здесь был партизаном, – начала Алик и, не решившись «похоронить» одного из своих живых дедов, продолжила: – справка ему нужна, попросил похлопотать.

Нюра подождала, не скажет ли незнакомка ещё что-нибудь, и со вздохом произнесла:

– Отдельной комнаты для вас у меня нет.

Повела к себе, по дороге зашли в магазин: Алик хотела купить съестное на ужин. Выбор был неширокий, она взяла кило свежемороженой ставриды и, по просьбе Нюры, бутылку красненького. Пришли к домику, вросшему в землю меж двух двухэтажек, в сенях пахло гниющим деревом; дверь открылась в кухню, за нею была комната: кровать, диван, посреди стол и у стены на тумбочке телевизор. Угол занимали иконы.