Спустя пару дней вечером он заглянул к Усвяцовым и пригласил Ксению на прогулку. Под их ногами хрустел снег, воздух был сух и разрежен от мороза, над трубами лёгкие дымные столбики вытянулись в небо. Солнце ещё не закатилось, крест над церковью посверкивал золотом, купол скрывали леса: велись реставрационные работы. Двери храма были открыты, шла служба. Ксения набожно перекрестилась. Лонгин, собранно-степенный в эти мгновения, последовал её примеру. Она вдруг произнесла:

– Почему вы ничего не сказали, когда немец расхваливал немку, русскую царицу, за то, что она больше всего заботилась о немцах?

Он, подумав, ласково-спокойно ответил:

– А что тут возразишь? Уже то хорошо, что немцы, стараясь для себя, и о нас не забывают. Эту церковь они открыли (14). При Советах, знаете, что тут было? Контора по приёму утильсырья, склад.

Лонгин окинул девушку взглядом:

– На вас хорошенькая шапочка, перчатки тоже вязаные. Козий пух? Купили на здешнем рынке – понятно. А при Советах – если б кто-то из купленной им шерсти связал такие шапочку и перчатки и рискнул вынести на рынок – попал бы в тюрьму.

Ксения сосредоточенно сунула носок сапожка в сугроб, словно делая что-то очень нужное:

– За всё это мы должны немцев благодарить? – спросила с напором.

Он рассмеялся:

– Ну, не ругать же...

Она вдруг понеслась от него – длинноногая, спортивная – свернула с расчищенного тротуара в переулок, на тропу, что вилась между сугробами, он стремглав летел за ней в чувственном экстазе. Они промчались по откосу мимо стены кремля, и внизу, под обросшими инеем деревьями, он обогнал её и загородил путь. Она резко встала – выросшая из своей овечьей шубки, что гораздо короче тёмной шерстяной юбки. Девочка лишь чуть-чуть запыхалась от бешеного бега, но каким огнём пылали пухлые щёки.

– Не останавливайте меня! Вы – не русский патриот.

Она попыталась обойти его, их ноги проваливались в глубокий снег. Изобразив горечь обиды, он глухо выговорил:

– Мы едва знакомы, а вы так оскорбили меня...

Её рука поднялась, почти коснулась его локтя – опустилась.

– Но ведь я сказала правду! Или...

Он как мог старался выразить лицом непереносимую душевную боль, потом напустил на себя мрачность, заговорил как бы в жестоком волнении:

– Судите сами, кто я. Я ненавижу Гитлера, Сталина, большевиков, мародёров и всех тех, кто убивает беззащитных, кто убивает львов, слонов... я ненавижу зло!

– А будущее России – добро? Правда?

Он с важностью, с жаром убеждённости произнёс:

– Вне всяких сомнений!

Девочка обеими руками погладила его руки ниже локтей.

– Однако вы меня очень обидели. – Он убито опустил голову, шагнул в сторону.

Она стояла молча; медленно, понуро пошла. Лонгин сделал шаг следом – услышала, обернулась. У её рта мелькал парок, меж тугих губ белели ровные несколько крупноватые зубы. Любуясь ею, он взял её за плечи и коснулся влажных губ быстрым жгучим поцелуем. Невыразимо хотелось поцеловать её не так – поцеловать с замиранием, длительно: лаская языком её язык... Кое-как удержал себя.

Пора поворачивать назад. Возвращаясь, они поднялись на откос, она просунула руку под его локоть:

– Вы мне не доверяете? – и еле заметно прижалась к нему.

Он чувствовал: она ждёт настоящего поцелуя – такого, о каких слышала от старших подруг. И, как если бы их мысли были совсем об ином, сказал:

– Тссс! В первую прогулку я не имею права называть пароль…

До самого её дома он шутил, показывая, что, приоткрыв завесу над тайной, нарочито обращается с нею как с маленькой, а она притворно возмущалась, наслаждаясь тем, как это ему нравится.

На улице, перед тем как с Аликом войти в гостиницу, Лонгин Антонович негромко сказал:

– Пожалуйста, не забывай о жучках.

Он объяснил, что в гостиницах, куда простых смертных не пускают, установлены подслушивающие устройства. Постояльцами бывают люди, облечённые доверием, а таких как раз и проверяют. До Алика что-то подобное уже доходило, она не страдала беззаботностью и приказала себе следить за каждым своим словом.

Они поднялись в номер, профессор медленно обвёл его взглядом и, чётко выговаривая слова, спросил жену о её впечатлениях от Пскова. Она посмотрела на него понимающе и ответила кратко:

– Понравился.

– Но рынок, наверно, бедноват, – сказал муж с натуральной миной, перевоплотившись в человека, занятого рыночными ценами.

– Я не была на рынке, – сказала сухо.

– А мне было бы интересно. Баранина наверняка по три пятьдесят килограмм, а её госцена – девяносто копеек. Но попробуй-ка найди в магазине!

«Это он передо мной выпендривается, – подумала Алик, со злостью говоря мужу мысленно: мне плевать, что ты нарвёшься на неприятности, но начнётся с тебя, а кончиться может Виктором».