Гергенрёдер Игорь
Шрифт:
Повариху разобрало любопытство. Разок стукнув в дверь, тут же её распахнула и была разочарована. Красотка, одетая, сидела на кровати, а мужчина, стоя в двух шагах, говорил ей что-то совсем не любовное. Вежливый – давай улыбаться, руки потирает:
– А-ай, ушица душистая! Смотри-ка – огненная. А уточки – с пылу-жару!
Ухи он не видал! Это чтоб девку задурить: чем, мол, потчую! Наврёт, наврёт – и приступит... У самого, чай, не на пищу слюнки текут. А она и правда – загляденье для мужиков, её в кино показывать, а ложится, подлая, под старую сволочь.
В противоположность мыслям, выражение у Олёны было хлопотливо-сладкое, она ворковала, накрывая на стол:
– Покушайте на здоровье, отдохните... Да опять к нам приезжайте!
И ведь не смутятся. Лица до чего бесстыжи. Ему, тёртому хрену, не совестно на такую молоденькую лечь? А она-то, может, блядь почище его!
Олёна словно забыла собственную молодость, когда её отмечали лаской люди тоже немолодые... Помнилась, однако, обида: скупы они были, ничего не подарят из одежды, четвертной никогда не дадут. А нынешние начальники сорят деньгами. А уж девки стали – наглей наглого, любого старика научат такому безобразию – ему и хочется, и не можется: гляди, развяжется пупок...
Олёна улыбалась парочке, злобясь: он представлялся ехидным и требовательным, она – алчной и, как культурные люди выражаются, ловкой «в отношении всяких бесстыжих фокусов».
Помощница Олёны, женщина моложе тридцати, не менее внимательная к необыкновенной паре, молча положила на край стола стопку дефицитных салфеток и обмахнула тряпкой стулья. В ней крепла мысль, что если в другой раз мужчина приедет один, она взглядами и смешком выразит ему многообещающее «да». Она и теперь старалась посмотреть на него так, чтобы он понял и приехал один.
Когда повариха с помощницей уходили, Лонгин Антонович сунул им под плащи, в карманы халатов, по купюре. Олёна с уважением подумала о муже, работающем на этой же турбазе, он уехал к браконьерам за лосятиной для начальства. «Пёс ни одной сучки не пропустит, но денег – копейки не даст! легче удавить его», – отметила положительную черту в характере супруга.
Она и помощница возвращались в кухню под дождём, который стал мелким, моросящим. Две девушки вели под руки пьяного парня. Он свесил голову, ноги в резиновых сапогах, вымазанных глиной, едва переступали. Вдруг одна из девушек выругалась:
– Его легче отъебать, чем тащить! – и отстранилась.
Вторая, тоже отпустив пьяного, ещё и толкнула в спину – он упал в грязь ничком.
Обе были выпивши, пошли прочь, стараясь вышагивать нарочито-независимо.
Помощница Олёны, проходя мимо лежащего, окликнула:
– Эй, чего лёг? Вставай!
Женщины удалились шагов на семь, как он вдруг вскочил и побежал за ними. Они понеслись во всю мочь, вбежали в кухню – Олёна заперла дверь и, багровея от злобы, закричала:
– Я те, бля-а-дь, погоняюсь!
Из открытого окна неподалёку доносился не лишённый приятности баритон:
Я сегодня до зари встану,По широкому пройду полю…103
Снаружи что-то мягко стукнуло в стекло. Профессор и Алик отвлеклись от еды. За стенами царила непогода, стояла полутьма, хотя не было и четырёх пополудни. Звук повторился. Профессор встал из-за стола.
– Кто-то швыряется песком...
К оконному стеклу прижались носами девушка и вымокший взъерошенный парнишка. Он высунул язык, кривляясь, а девушка стала игриво просить:
– Пустите нас к ва-а-м!
Лонгин Антонович властно спросил:
– У вас своего домика нет?
– Мы с родителями, – плаксиво сказала девушка, – там скучно. В гости хотим!
Он прикрикнул, чтобы ушли стучаться к кому-нибудь другому. Парнишка плюнул в стекло, а подружка пригрозила:
– Мы вам не дадим это самое делать! Будем под окном мяукать и кричать, что вы делаете...
А Олёну на кухне в эти минуты мучило: какую купюру сунул профессор её помощнице? Надвинулась на неё грудастым торсом:
– Сколько дал тебе?
Та вынула из кармана смятую десятку. «Как и мне!» – безжалостно царапнула обида сердце поварихи. Она вырвала десятку:
– Думала, подарил? Он на шампанское дал!
– Я отнесу...
– Она отнесёт! – взъярилась Олёна. – Ты носить-то культурно умеешь?!
Спрятав под плащом завёрнутую в бумагу бутылку, пошла торопливо к домику важного гостя – глядь, а на крыльце топчутся Шурка, сын беспутной Лариски-мотористки, и Натка Вырлакина, блядюшка из ранних.