Вопросы следуют один за другим. И вдруг — внезапно и резко:

— Где ваши материалы? Где ваш запас тяжелой воды?

Откуда могут знать об этом немцы? Очевидно, предательство где-то близко.

— К каким результатам пришли вы?

Профессор по-прежнему спокоен и нетороплив. Результаты? К сожалению, он мало помнит. Материалы? Записи? Их увезли его сотрудники.

— Когда? Как? Знает ли он название парохода?

— О да, конечно, — и Жолио-Кюри вежливо сообщает название.

Три парохода отплыли из Бордо в ночь на 19 июня 1940 года, но два из них потоплены немецкими самолетами, и в том числе тот, что назван сейчас. Записи, схемы, дневники опытов и, главное, бесценный запас тяжелой воды — все, очевидно, погребено на дне Ла-Манша.

Вопросы и ответы следуют по-прежнему. Допрашивающие сменяют друг друга.

Сколько времени прошло? Допрос ведется все еще вежливо, но, когда раскрывается дверь, слышно, как где-то совсем рядом кричит душераздирающим голосом человек в предсмертной муке. «Сейчас и моя очередь», — мелькает мысль у Фредерика.

— Вы должны вспомнить, сообщить нам ваши итоги, профессор. Вы должны помочь нам.

К сожалению, ламять профессора хранит лишь самые общеизвестные сведения.

— Потом?

Возможно, что потом ему удастся что-нибудь вспомнить.

— Мы будем ожидать этого, профессор. Мы надеемся, что вы будете сотрудничать с учеными Германии. Мы предоставим вам все возможности для работы. Пока вы свободны, профессор.

Все тем же неторопливым шагом выходит Жолио-Кюри из здания гестапо. Он смертельно устал — допрос длился четырнадцать часов. Он несколько удивлен — он не надеялся увидеть снова улицы Парижа. И он совершенно спокоен, потому что знает: третий корабль, тот, который не был им назван, благополучно ускользнул от фашистских бомб и доставил Альбана, Поварского и их груз в Англию.

Франция замерла. Париж — сердце Франции — опустел и затих. Закрыты ставни окон, опущены шторы у витрин магазинов. Остановлены заводы. Все так же неповторимо красивы парижские улицы, но на многих домах флаги со свастикой. Все так же вздымается к небу ажурная Эйфелева башня, но парижане отворачиваются от нее: на ней флаг со свастикой, как будто черные скрюченные пальцы сжимают горло Парижа.

Немецкий патруль проходит по улицам, чеканя шаг. Немецкий солдат всегда марширует, даже когда он один.

В первые месяцы оккупации немцы пытались играть комедию «сотрудничества» и «культурного сближения». Народ молчал. Сурово молчала и основная масса французской интеллигенции.

Профессор Жолио-Кюри продолжал руководить лабораторией Коллеж де Франс. Немцы снова и снова обращались к нему с предложениями о сотрудничестве. Он не принимал и не отвергал их. Немцы ждали.

Запас урановой руды был надежно спрятан в лаборатории атомного синтеза в Иври.

Циклотрон — громоздкую установку в двадцать семь тонн — немцы оставили на месте в Коллеж де Франс, но в первый же день наложили на него печать. Группа немецких физиков и военных специалистов прибыла в Коллеж де Франс, чтобы увезти циклотрон в Германию. Умело отговариваясь, оттягивая, профессор Жолио-Кюри убедил их провести лучше нужные исследования на месте: «Зачем разбирать и увозить циклотрон? Вы же можете работать на нем и здесь».

Вот только — увы! — «случайная поломка» вывела недавно циклотрон из строя. Для ремонта потребуется несколько месяцев.

Циклотрон «ломался» еще не раз. Он так и стоял опечатанным все время оккупации.

С осени профессор Жолио-Кюри возобновил чтение лекций в Коллеж де Франс. Он знал, что после войны Франции будут нужны кадры физиков, и он заботливо берег их.

Единственной партией, продолжавшей борьбу с нацизмом, не отступавшей и не дрогнувшей ни на один день, была Коммунистическая партия Франции.

«Несмотря на преследования, Французская коммунистическая партия восторжествует, потому что это великая партия рабочего класса, великая партия французского народа», — писала в ноябре 1939 года выходившая в подполье «Юманите».

«Можно издать любые декреты о запрещении коммунистической партии, но нельзя сломить наше сознание, нашу веру, нашу уверенность в том, что коммунизм должен стать завтра принципом организации мира», — заявляла «Юманите» несколькими месяцами позже.

В дни немецкого наступления, в мае 1940 года, Центральный Комитет Французской коммунистической партии принял декларацию о борьбе с врагами и с предателями Франции.

И даже в обстановке всеобщей паники и хаоса в день вступления немцев в Париж тут же, в Париже, все же вышел очередной, нелегальный номер «Юманите». Через несколько дней «Юманите» опубликовала воззвание к французскому народу:

«Франция еще вся в крови, но она хочет жить свободной и независимой. Никогда столь славный народ, как наш, не будет народом рабов.

Только в народе коренится великая надежда национального и социального освобождения».

В истерзанной, залитой кровью Франции жила стойкая, мужественная партия народа. Эта партия подняла и повела народ на бой.